Sing me to sleep

12.5

Рядом те люди, которых мы ненавидим, и кто же Скажет тебе, что ты можешь, всё, что ты можешь чуть больше, Чем просто сидеть дома и думать о прошлом?

Антон сидел на набережной и курил уже пятую сигарету. Ветер пробирал почти до костей, но трогаться с места куда-либо не хотелось совершенно. Около него на лавке стоял пустой стаканчик с грязными краешками. Химозный горячий шоколад с кучей сахара один из самых любимых напитков парня и по сей день. Закинутая на ногу нога, тлеющая сигарета и полупустая пачка. На город неспешно ложилась ночь. Уже совсем скоро закроется метро, и Шастун рискует не то, что не успеть сделать переход на свою ветку, а даже опоздать на последний поезд. И сейчас как-то всё равно было абсолютно на то, что происходит, на то, что будет.

Парня одолевали жесткие флешбеки. Он сидел ровно на том месте, где его друзья вместе с ним три с половиной года назад в начале одиннадцатого класса приехали, чтобы покататься на скейтах. Да и вообще провести время одной компанией. Над Крымским мостом опускался закат, окрашивая небо в розовый и синий цвета. — Кататься-то будем? — Серёжа повернулся к Антону. Тот кивнул. — Я буду за вас болеть. Ан-то-ха, Ан-то-ха, Се-реж-ка, Се-реж-ка! — Дима хлопал в ладоши с каждым слогом, — вам не нравится моя группа поддержки? — Маловата, я люблю фанфары, — скромно признался Серёжа, улыбаясь. Небольшую блютузную колонку, которую он и принёс, Дима оставил пока у себя, сидя на лавочке у набережной. Антон включил у себя на телефоне музыку, а благодаря подключению к ней, она проигрывалась и там. — Вашу маму и тут, и там показывают, — сказал Дима, сталкивая Серёжу с лавочки. Ирония или нет — лавка была той же самой. И Антон уже час боролся с собой в попытках встать и уйти отсюда прочь. Почему ж так больно? Это было так давно, что даже похоже на сон. Почти безмятежная жизнь. Всё то, что случилось за тот одиннадцатый класс может дать фору по насыщенности почти любому существованию кого-либо другого в этой стране. И это очень сильно пугало Шаста. Он уже не знал, куда ему бежать, где прятаться. Брать билеты на самолет куда-то за горизонт если только, да и то не факт. Его прошлое — и друзья, и семья, и Арсений были во всём. Были в каждой точке на карте, в каждом предмете, в каждом запахе, в каждом сезоне года, в каждом времени суток. Антону иногда казалось, что он совсем съезжает с катушек. Совсем пропадает. От него уже ничего не осталось. Сгусток боли и воспоминаний в кожаном мешке. Шастун тяжело вздохнул и достал из пачки очередную сигарету. Говорят, двадцать за раз для человека предел. Узнавать не хотелось, поэтому парень клятвенно пообещал себе остановиться хотя бы после десятой. А раньше он не мог так. Выбегал курить перед уроками, зная, что огребет. И всё равно продолжал так делать. И Шастун понял, что влип. Учитель выбрался из машины, захлопнул дверь и сузил глаза, посмотрев на него, а потом быстро устремился к ним. Серёжа и Дима по инерции сделали шаг назад, переглянувшись. — Антон, — Арсений Сергеевич с явным раздражением подошёл к нему, — ты обалдел, что ль, совсем? Минус десять на улице, ты в футболке куришь стоишь. У тебя голова нормально функционирует сегодня? Быстро в школу! — Докурить-то дадите? — с надеждой спросил Антон. А курить он так и не бросил. Зато бросил Арсения. Еще большая ирония, чем лавка, на которой он сейчас сидит. Покажи, покажи, покажи, покажи, Покажи, покажи мне любовь Как же сложно всё вот это вот. И этот мудак сбежал в самый неподходящий момент. Антон ведь почти готов был разрешить всё, поговорить. Почти. По крайней мере, присутствие химика под боком дало бы ему больше уверенности в себе и в том, что разговор обязательно должен состояться. А что теперь? Правильно. Один приступил к шестой сигарете, кусая себя сильнее, чем ледяной ветер этой зимой, а второй вообще пропал со всех радаров. Словно сквозь землю провалился. И что с этим всем делать — ещё более интересный вопрос. — И вообще, пустите меня! — Не пущу, — ровно отвечает Арсений, а потом начинает куда-то идти, утягивая юношу за собой, — не вырывайся, пойдём. — Да не поеду я никуда с вами! — Антон замечает неподалёку знакомую серую тойоту и начинает рыпаться сильнее, — пожалуйста, пустите! — Ты думал, что тебе сойдут с рук побеги от меня эти два дня? — оборачивается химик, не замедляя шаг. Ноги юноши буквально стирались о землю, и мужчине приходилось тащить его силой, — нам просто нужно поговорить, и если ты не хочешь по-хорошему — будет по-плохому. Антону кажется, что он бы справился. Обязательно бы справился, если бы кое-кто не сбежал. Шаст уже не тот, кто был раньше. Не тот слабый ребёнок, только и умеющий, что плакать и искать помощи. Он бы обязательно справился сам сейчас. Но есть одна проблема. И она общая — на двоих. И именно поэтому, даже при всём своем желании, парень не может выкарабкаться из этого болота без посторонней помощи.
***
В центре Антон провел время почти до рассвета. Он гулял по знакомым улицам в гордом одиночестве, тенью сидел в круглосуточном дешевом кафе с еще одним стаканом горячего шоколада и какой-то слойкой с клубничным вареньем, проехался зайцем в пустом трамвае через десяток остановок, а потом занырнул в теплую подземку около шести утра, чувствуя, как пальцы ног почти отморозились даже в зимних ботинках. Между делом парень переписывался с Филом. Время у него было тоже недетское — глубокая ночь — всего на пару часов меньше. На словах по переписке он был очень даже многословен, чего не скажешь о жизни. Шаста тронуло то, что давний друг, игнорируя желание спать и своего мужика (от слова «папик» Антона моментально тянуло блевать) под боком, полностью выслушал то, что его беспокоило и смог даже дать парочку вразумительных ответов. Парень ненавидел себя за штук пять голосовых, в сумме переваливающие по длине за сорок минут. А Фил, кажется, нет, и слушать друга ему было даже в радость. Они в целом пообщались о жизни друг друга часов до пяти, и только после этого Фил ушел на покой. У него всё было хорошо. Что может быть плохого в такой жизни? Клубы, тачки, яхты, шампанское. Почти что французский бомонд, не иначе. Антон очень сильно старался не завидовать, но не всегда получалось. И зависть была даже не в шмотках или тачке с ценой с семью нулями. Дело было в человеческих отношениях. Всё у него было хорошо, и парня-мужика он своего любил больше жизни. Тот его, кажется, тоже. У них не было никаких ссор, никто ни от кого не бегал, никто не страдал. Антон мечтал лишь об этом. Беспокойная жизнь с крутыми виражами — ему уже не семнадцать, чтобы желать такого. Спокойная, мать его, жизнь без скандалов и драной в клочья души. И если всё обобщить — Фил посоветовал самое худшее. Ждать. Ждать встречи и разговора тет-а-тет. Без него эта скрипучая телега со своего места не сдвинется. Да и без Арсения, в целом, колёс у этой телеги и не было. Нога от всего этого ныла настолько, что Шасту пришлось впервые за год выпить обезболивающего, которое он всегда носил на всякий пожарный на дне рюкзака. Шрамы тянуло уже даже больно, а не неприятно, и парень морщился, не ступая на эту ногу, пока его не отпускало. Свое временное утешение от боли физической и моральной Антон находит в привычном друге — бутылочке виски. Продавец алкомаркета около дома уже знает парня, как постоянного клиента, поэтому просто спрашивает «как обычно?», когда тот появляется на пороге. Шастун добирается до дома, широко зевая, и крепко сжимая в руках бутылку вильяма лоусонса. В зеркале в лифте он видит большие синяки и впалые щеки. Он похудел, кажется. Опять, что ли... Свет просто так падает, наверно. Или просто надо начинать есть нормально. Но как это сделать, если в свете последних событий аппетит пропал от слова совсем?