Нянька Stray kids

Глава 27. Тур. Выступление. Сидней. День 2.

***
—Нуна, я не понимаю, почему ты этого не видишь, — говорит Хан с уверенностью человека, у которого в мире только черное и белое.
— Она тебя предала. Она тебя бросила. Ты ничего не должна ей, нуна.
Есть в его словах что-то такое...
Неопровергаемое.
Неотменяемое никаким «да что ты знаешь!», никаким «не смей так говорить о моей матери!»
Я вдруг чувствую Хёнджина у себя за спиной, его руки аккуратно охватывают мои плечи:
—А что бы на ее месте сделал ты, Хан? — слышу я его ровный шелестящий голос.
— Послал бы всё к черту, отказался бы от матери?
—Да уж не ждал бы их милости, как ты! — запальчиво отзывается Хан.
Пальцы Хёнджина на секунду больно стискивают мои плечи, я замираю.
Мы все замираем, только в гулкой тишине звучит тихий голос Чана:
—... ой, дура-а-ак...
— Что будешь делать ты, хён, если они придут наконец на выступление, а не хрен знает который раз тебя пнут?!!
Я позабыла как дышать.
—Не знаю. Наверное, плакать буду, — глухо отозвался Хван.
Теплые руки на моих плечах исчезли. Лицо Хана: полуоткрытый рот, ползущие вверх брови, стремительно белеющие щеки...
Сгорбленная спина Хвана, развернувшегося к выходу и слепо протискивающегося между отчаянно вжимающимися в стенки лифта парнями...
—Дебил!!! 
Ударила рефлекторно, со всей дури, кулаком в живот, по накачанному айдольскому прессу. Не думаю, что он даже заметил.
Под сдавленное Ханово «хён, хён, подожди» выскочила следом за Хваном в холл.
Чонин с Сынмином, уже вышедшие из соседнего лифта, с одинаковым остекленевшим выражением на лицах смотрели в сторону лестницы.
—Он там? Получив вместо ответа два синхронных кивка, метнулась вверх.
Услышав чей-то топот за спиной, развернулась: парни топтались у лифтов, провожая меня взглядами, только Хан, придурок, имел глупость сунуться за мной следом.
—Не все еще сказал? Еще что-то осталось?! — рявкнула с высоты первого пролета, руки-в-боки, в угрожающе-оборонительной позиции.
Наверное, я сейчас похожа на выгнувшую спину кошку, отчаянно защищающую котят. Котенка...
—Я не хотел, правда! Нуна...
Хан растерян, испуган и явно осознает, что натворил. Вот только...
—Хан, иди уже, а?! Иди о ком-нибудь другом позаботься, здесь уже всё! — зашипела я разъяренной кошкой, и его будто энергетической волной снесло.
Я зла, я боюсь за Хёнджина , а вместо этого вынуждена останавливать на лестнице упертого барана, «есть только два мнения, мое и неправильное»
—И не смей подходить ко мне ближе чем на два метра, — добила я, прежде чем снова броситься вверх по лестнице.
Где он?
На каком этаже?
Куда свернул?
Откуда я знаю это?
Я не плутала по этажам. Нашла его сразу. И, может быть, потом я и объясню это интуицией или тем, что в стрессе все люди действуют примерно одинаково, и Хёнджин не исключение...
Но сейчас просто рада, что я вовремя.
Он стоит в коридоре.
Упираясь лбом в стену, отчаянно зажмурившись, руки вдоль тела, кулаки стиснуты, каждая мышца сжата и напряжена в отчаянном спазме самоконтроля.
Тишина оглушающая, только медленные рваные вдох-выдохи.
Он небось еще и до десяти сейчас считает.
До ста. Вся боль внутри, все эмоции под контролем.
Нет бы приложить кулаком об стену...
Или по мягкому Хану.
Я вон приложила и как же мне полегчало! Замираю, дышу через раз, чтобы не помешать этой отчаянной борьбе человека со своими демонами.
Человек побеждает.
Запредельно напряженная поза сменяется чуть менее травматичной, теперь он упирается лбом в сгиб локтя, а вторая рука свисает расслабленно вдоль тела.
Хёнджин больше не бодается со стеной, теперь стена его поддерживает.
Лица я не вижу, но дыхание медленное и почти ровное.
С коротким всхлипом он разворачивается спиной в стену и стекает на пол, на корточки.
Волны напряжения всё еще гуляют по телу, но глаза прикрыты, а не зажмурены, и кисти рук свисают поверх колен уже расслабленные и ...красивые.
Я смотрю завороженно и восхищенно на эту победу воли и самоконтроля.
Он дышит управляемо, ровно и ритмично. Расслабляет методично и последовательно: плечи, шея, спина, мимические мышцы...
На моих глазах, опровергая все законы психологии, этот потрясающий человек привычно-деловито в считанные минуты заталкивает себя в границы нормы.
Хвану Хёнджину не нужны психологи, он справляется сам.
Когда парень, подняв голову и упираясь затылком в стену, открывает глаза, я чувствую себя блокбастерной блондинкой, только что пронаблюдавшей сцену мгновенного исцеления какого-нибудь тысячелетнего вампира.
Или Мак-Лауда.
Потому что с точки зрения психолога травма была уровня смертельной раны: по уязвимой точке – раз, от близкого человека – два, в присутствии значимых лиц – три. 
Тут неделю волком выть, но Хёнджин , открыв глаза, пару секунд рассматривает меня снизу-вверх и просто со слабой улыбкой спрашивает:
—Ты давно здесь?
—Нет, — со всей убедительностью вру я.
—А остальные?
—Хан рвался, но я не пустила.
—Он хоть жив? — интересуется Хёнджин все с той же кривой полуулыбкой.
—Ну, не знаю... Он с парнями остался. 
Уловив в моем голосе некоторое сомнение, Хёнджин утешает:
—Да ладно... Обойдется. Где ж мы еще такого найдем.
—Это точно.
Устав стоять, присаживаюсь рядышком, у стенки, плечо в плечо.
Вообще-то внутренний психолог просто требует сейчас присесть перед Хваном на корточки, чтобы наши глаза оказались на одном уровне и было удобней поддерживать зрительный контакт, но... Да нафиг!
Не нужен ему сейчас психолог. Ему друг нужен.
—Вот за каким хреном мне надо было в этот лифт? Поехала б с младшими... — ищу я виноватых не там, где они есть.
Чувствую, как Хёнджин дергает плечом то ли в согласии, то ли в недоумении. Тихий смешок.
—Это и называется, не в том месте и не в то время... Блин, это я тебя успокаивать должен, а не ты меня.
—А меня успокаивать не надо, — говорю я и понимаю, что не вру.
— Я и так спокойна.
Тихий смешок сменяется истеричным всхлипом:
—Спокойна? ...спокойна, ой блин...
—Не ругайся, — толкаю в бок локтем.
—Ага, а сама-то!
Что-то он совсем развеселился.
А с другой стороны, бывают такие дни, когда или засмеяться, или просто пойти и удавиться.
—А я не ругаюсь, это я ругательный рэп зачитываю, — отбиваюсь я, вспоминая Зиановы подколки.
Хёнджин снова хихикает, утыкаясь лицом в ладони, плечи трясутся, он...
Он смеется, всем понятно?
И пусть только кто-то посмеет подумать, что мокрые глаза это не от смеха.
Он смеется, блин!
Ему смешно, и он смеется, спрятав лицо в ладонях. На полу гостиничного коридора.
Потому что жизнь такая смешная штука, что не знаешь, когда тебе прилетит и от кого, и тогда надо просто повернуться лицом к этой суке-жизни, просто повернуться и засмеяться ей в лицо!
Я стою на коленях прижимаю его голову к себе, уткнувшись носом в измученные краской колючие волосы, и тоже смеюсь-смеюсь.
А как иначе.
Жизнь такая мразь...
Но и она боится, когда ей в лицо смеются такие... вроде нас.