Эрнесто Гевара. Дневник мотоциклиста

Вокруг да около

Хунин-де-лос-Андесу повезло меньше, чем его озерному собрату, и он влачит свое рас­тительное существование, позабытый и по­заброшенный цивилизацией, если не счи­тать попытки встряхнуть его однообразное существование с помощью постройки ка­зарм, на возведение которых всегда мобили­зуют местное население и где трудятся на­ши друзья. ГЬворю «наши», потому что до­вольно скоро они стали и моими тоже.

Первый вечер был посвящен воспомина­ниям о далеком прошлом Вилья-Консепсьон, сдобренным льющимся неиссякаемым по­током красным. Не будучи таким искушен­ным в винопитии, я был вынужден покинуть вечер раньше, но спал как сурок, используя преимущества настоящей постели.

Следующий день мы посвятили устране­нию некоторых технических неисправнос­тей в мастерских компании, где работали наши друзья, а вечером, чтобы отметить то, что мы покидаем Аргентину, они устроили нам роскошное угощение: жаркое из говя­дины и барашка со вкуснейшим салатом, не считая шкварок на десерт.

После нескольких дней сладкого ничего­неделания мы распростились, обнимаясь и по-детски дурачась, взяв дорогу на Кар- руэ — самое большое озеро в округе. Дорога туда ужасная, бедный мотоцикл то и дело буксовал, пока я грудью помогал ему преодо­леть песчаные заносы. Первые пять кило­метров заняли у нас полтора часа, но потом дорога стала лучше, и мы без приключений добрались до малого Карруэ — небольшой лагуны с зеленой водой, окруженной холма­ми, поросшими пышной растительностью, а затем и до Карруэ большого, достаточно протяженного, но, к сожалению, недоступ­ного для мотоцикла, так как его окружает только одна — железная — дорога, по кото­рой местные контрабандисты перебирают­ся в Чили.

Мы оставили мотоцикл в домике лесни­ка, которого не застали, а сами решили за­браться на холм, возвышающийся прямо над озером. Но приближался час обеда, а в наших котомках оставался только кусок сыра и кое-какие консервы. Над озером про­летела утка; Альберто, учтя все обстоятель­ства — отсутствие лесника, расстояние, на котором находилась птица, возможный штраф и т. д. — выстрелил: подбитая утка упала в воды озера. Мгновенно разгорелся спор: кому ее доставать. Я проиграл, и мне пришлось лезть в воду. Казалось, ледяные пальцы вцепились в мое тело, сделав невоз­можным даже самые простые движения, — характерное для меня удовольствие, которое я обычно испытываю от холода. Двадцать метров туда и столько же обратно, которые я проплыл за добычей Альберто, заставили меня страдать, как негра на Северном полю­се. Правда, жареная утка показалась нам на­стоящим деликатесом.

Взбодренные обедом, мы в пылу энтузи­азма стали карабкаться на холм. И сразу же нашими навязчивыми и малоприятными спутниками стали слепни, которые кружи­ли вокруг не отставая и не упускали момен­та кого-нибудь из нас ужалить. Подъем ока­зался мучительным, учитывая отсутствие соответствующего снаряжения и нехватку опыта, но после нескольких изнурительных часов мы взобрались-таки на вершину, от­куда, к нашему разочарованию, не открыва­лось никакого восхитительного вида; сосед­ние холмы закрывали все. Во всех направле­ниях, куда ни брось взгляд, торчал еще один холм, застивший все остальное.

После нескольких мгновений буйного ли­кования (не без самоиронии) на снегу, неров­но покрывавшем вершину холма, мы приня­лись спускаться, поторапливаемые надви­гавшейся ночью.

Сначала все шло гладко, но затем речка, по руслу которой мы начали наш спуск, пре­вратилась в бурлящий поток, дно было усея­но скользкими камнями, идти по которым было совсем непросто. Нам пришлось дер­жаться росших по берегам ив, пока наконец мы не добрались до предательски запутан­ных тростниковых зарослей. Темная ночь до­носила до нас несметное множество будо­ражащих звуков, и казалось, что каждый сделанный шаг проваливался куда-то в пу­стоту. Альберто потерял свои гетры, а мои «водолазные» брюки превратились в лохмо­тья. В конце концов мы добрались до деревь­ев, и здесь каждый шаг приходилось делать с величайшими предосторожностями, по­скольку тьма была непроглядная, а наше ше­стое чувство обострилось настолько, что каж­дую секунду нам мерещилась бездна.

После казавшихся бесконечными часов, когда мы вновь вступили на глинистые бере­га речки, впадавшей в Карруэ, деревья почти сразу же кончились, и мы вышли на равни­ну. Огромный, посеребренный появившей­ся в небе луной олень мелькнул над ручьем и скрылся в чаще. Встреча с «природой» чрез­вычайно нас взволновала: мы шли робко, медленно, боясь нарушить покой святилища диких зарослей.

Мы перешли вброд узкий поток, оставив­ший на наших икрах неприятное ощущение от прикосновения все тех же ледяных паль­цев, и добрались до хижины лесника, чье го­рячее гостеприимство было тут же подкреп­лено горячим мате и несколькими шерстяны­ми одеялами, под которыми мы и проспали до следующего утра. Когда мы проснулись, было 12.35 дня.

Мы медленно проехали по дороге, окру­жающей озера, живописный вид которых, по сравнению с Карруэ, был более разнооб­разен, и наконец добрались до Сан-Мартина, где дон Пендон заставил каждого из нас взять по десять песо за работу, прежде чем двинуть­ся курсом на юг.