Эрнесто Гевара. Дневник мотоциклиста

Этот странный двадцатый век

Пик астматического приступа позади, и я чувствую себя почти здоровым, однако вре­мя от времени прибегаю к помощи нового приобретения — французского «вдувателя». Мне страшно не хватает Альберто. Как будто во время воображаемой атаки у меня оста­лись неприкрытыми фланги. Я поминутно оборачиваюсь, чтобы поделиться с ним ка­ким-нибудь замечанием, и до сих пор не мо­гу привыкнуть к его отсутствию.

Да, жаловаться действительно почти не на что; чуткое внимание, хорошая — и до­сыта — кормежка, надежда скоро вернуть­ся, чтобы возобновить занятия и получить степень, и все-таки мысль об окончатель­ном расставании мешает мне быть счаст­ливым; дело в том, что вот уже много меся­цев, шагая рядом, мы делили все горести и радости, а привычка мечтать о похожем в одинаковых ситуациях связала нас еще больше.

И, поскольку мысли мои постоянно к это­му прикованы, я равнодушно удаляюсь от центра Каракаса. Стены домов словно раз­двигаются.

Каракас протянулся по всей длине узкой долины, которая опоясывает и теснит его со всех сторон, так что пройдя немного по ров­ной поверхности, приходится карабкаться на окружающие его холмы, и вот уже город прогресса — у наших ног, обращенный к нам новой гранью своего многоликого образа. Неграм, тем самым великолепным предста­вителям темнокожей расы, которые сохра­нили свою расовую чистоту благодаря не­любви к частым омовениям, довелось уви­деть, как на их территории появился новый представитель рабов — португалец. И две старые расы начали тяжкую совместную жизнь, полную разного рода мелких ссор и распрей. Чужое презрение и собственная бедность объединяют их в ежедневной борь­бе, но разное видение мира возводит между ними непреодолимую преграду; негр, пра­здный и мечтательный, тратит свои жалкие десо на всяческие вольности, а то и мел­кие правонарушения, европеец традицион­но тяготеет к труду и накопительству, эта тяга преследует его даже в таком укром­ном уголке Америки и заставляет двигать­ся вперед независимо от его личных устрем­лений.

Бетонные дома уже полностью исчезли, и только ранчо из необожженного кирпича царят и властвуют на этих высотах. Я загля­дываю в одно из них: комната, разделенная напополам перегородкой, где есть очаг и стол; несколько охапок соломы на полу, по­хоже, заменяют кровати; трое совершенно голых негритят играют с костлявыми кота­ми и шелудивой собакой. Из очага валит ед­кий дым, заполняющий все вокруг. Мать-не­гритянка с мелкими колечками волос и об­висшими грудями готовит еду, ей помогает одетая негритяночка лет пятнадцати. Стоя в дверях ранчо, я завожу разговор и прошу мать с дочкой попозировать мне для фото­графии, но они наотрез отказываются, если только я тут же не отдам им это фото; я тщет­но пытаюсь объяснить им, что фотографии надо сначала проявить, иначе ничего не выйдет. Наконец я обещаю тут же отдать им фотографии, но они становятся подозри­тельными и ничего не хотят слышать. Один из негритят потихоньку убегает поиграть с друзьями, пока я продолжаю препираться с его семьей, наконец я занимаю позицию в дверях, держа наготове заряженный фото­аппарат, и угрожаю любому, кто хотя бы вы­сунется. Какое-то время мы играем в эту игру, пока я не замечаю сбежавшего негритенка, который беззаботно катит мне навстречу на новеньком велосипеде; я навожу объектив и щелкаю затвором, но результат оказыва­ется ужасным: чтобы не попасть в кадр, не­гритенок наклоняется, падает на землю и тут же начинает реветь, пуская сопли; все тут же перестают бояться камеры и выскакивают на улицу, осыпая меня бранью. Я удаляюсь с опаской — поскольку негры умеют очень метко бросаться камнями, — преследуемый ругательствами и оскорблениями, среди ко­торых выделяется самое унизительное: португалишка.

По обочинам дороги стоят кузова автомо­билей, вкоторых живут португальцы; в од­ном из них, где живут негры, поблескива­етхолодильник, а из многих доносится ра­диомузыка, которую хозяева включают наполную громкость. Поблескиваюпще авто­мобили стоят у дверей жалких лачуг. Само­летывсех типов, отбрасывая серебристые отблески, со свистом рассекают воздух, атам, у моих ног, раскинулся Каракас, город веч­ной весны, центру которогоугрожают крас­ные черепичные крыши, перемешанные с плоскими крышами строений всовремен­ном стиле, но есть нечто, что позволит оранжеватым колониальнымзданиям существо­вать и дальше, даже после того, как они ис­чезнут сгеографической карты: это — их дух, непроницаемый для промышленного Севера,прочно укоренившийся в полупас­торальной ретроградности колониальных времен.