Эрнесто Гевара. Дневник мотоциклиста

На этот раз - провал

Я вижу его сейчас как живого — пьяно­го капитана, пьяного, как и все офицеры, и усатого хозяина соседнего судна с кисло- хмурым выражением на лице — вино ока­залось невкусным. И слышу раскатистый хохот всех присутствующих, слушавших рассказ о нашей одиссее. «Настоящие звери, уж ты поверь. И они теперь точно на тво­ем судне, сам увидишь, когда выйдешь в от­крытое море». Это или что-то в этом роде мимоходом сказал капитан своему коллеге и другу. Но мы и знать ничего об этом не зна­ли, оставался час до того, как судно приста­нет к берегу, и мы прекрасно устроились, заваленные ароматными дынями, которые лопали так, что за ушами трещало. Мы го­ворили о том, какие они лихие ребята, эти морячки, ведь с помощью одного из них нам удалось проникнуть на судно и спрятаться в таком надежном месте, как вдруг услыша­ли сердитый голос и увидели усы, которые, вынырнув невесть откуда, показались нам больше, чем были на самом деле, и привели нас в состояние, близкое к панике. Подчис­тую выеденные дынные шкурки длинной цепочкой плыли по спокойному морю. Что было дальше — стыдно рассказывать.

— Я тут маленько подзаблудился, ребя­та, — говорил потом моряк, — но увидел ды­ни и включил свой брандспойт на полную, думаю, вам мало не показалось. Плохое вино у вашего капитана, ребята. — И потом (как бы устыдившись): — Эй, не налегайте так на дыни, парни!

Один из наших старых приятелей с «Сан- Антонио» резюмировал свои философ­ские рассуждения в следующей изысканной фразе:

— Эх, мудаки вы мудаки, и мозги у вас мудацкие. Кончали бы свои мудачества, не то совсем умудохаетесь.

Примерно так мы и поступили: сложили свои манатки и отправились в Чукикамату, на знаменитые медные рудники.

Но заняло это все не один день. Один мож­но взять в скобки — когда мы просили у ад­министрации рудника разрешения посетить его, а наши знакомые моряки устроили нам вдохновенные проводы.

Лежа в скудной тени телеграфных стол­бов, в начале выжженной дороги, ведущей к залежам, мы добрую часть дня обменива­лись криками, пока на горизонте не появил­ся астматический силуэт грузовичка, кото­рый довез нас до половины пути — городка под названием Бакедано.

Там мы подружились с супружеской парой чилийских рабочих, которые были коммуни­стами. При свете свечи, которую мы зажгли, чтобы выпить мате и съесть кусок хлеба с сы­ром, резкие черты рабочего привносили в наш ужин таинственную и трагическую но­ту; своим простым и выразительным языком он рассказал о трех месяцах, проведенных в тюрьме, о голодной жене, которая сопровож­дала его как сама воплощенная верность, о своих детях, которых пришлось оставить в до­ме набожного соседа, о бесплодных стран­ствиях в поисках работы, о загадочно исчез­нувших товарищах, которых, как поговари­вали, пустили на корм рыбам. Закоченевшие от холода супруги, ночью, в пустыне, прижав­шиеся друг к другу, были живым воплощени­ем пролетариата всех стран. У них не было даже жалкого одеяла, чтобы укрыться, поэто­му мы отдали им одно из наших, а в другое кое-как закутались сами. Это была, пожалуй, самая холодная ночь, но в то же время я чув­ствовал, что волей-неволей немного пород­нился с этими странными для меня предста­вителями рода человеческого...

В восемь утра нам удалось остановить гру­зовик, который довез нас до городка Чукикамата, и мы расстались с семьей, собрав­шейся ехать дальше, на горные серные руд­ники; туда, где климат такой скверный, а условия жизни такие тяжкие, что никто не требует рабочего удостоверения и не спра­шивает, каковы ваши политические взгля­ды. Единственное, что берется в расчет, это энтузиазм, с которым рабочий собирается гробить себя взамен на крохи, которые поз­воляют ему выжить.

Несмотря на то что силуэты наших знако­мых растаяли вдали, перед глазами у нас сто­яло до странности решительное лицо мужчи­ны и вспоминалось его простодушное при­глашение:

— Приезжайте, товарищи, пообедаем вме­сте, приезжайте, я ведь тоже праздношата­ющийся. — За этими словами угадывалось его глубокое презрение к паразитизму, кото­рый он усматривал в нашем бесцельном бро­дяжничестве.

В действительности против таких людей почти не принимают репрессивных мер. Не считая опасности, которую представлял или не представлял для жизни здорового коллек­тива «коммунистический червяк», зародив­шийся сам собой, речь шла о протесте про­тив вечного голода, превратившемся в лю­бовь к этому странному учению, суть кото­рого он никогда не мог понять, но лозунг ко­торого «хлеб голодным» был ему доступен, мало того, наполнял смыслом его существо­вание.

С другой стороны были хозяева, светло­волосые и румяные, умелые и нагловатые администраторы, обращавшиеся к нам на своем ломаном языке:

— Это город не туристический, я дам вам гида, который покажет вам все установки за полчаса, а потом, будьте так добры, не бес­покойте нас больше, потому что у нас очень много работы.

Надвигалась забастовка. И проводник, верный пес своих хозяев-янки, говорил нам: «Безмозглые гринго, теряют на забастовке тысячи песо в день, из-за того что отказыва­ют в грошовой надбавке бедным рабочим; вот когда выберут моего генерала Ибаньеса, всему этому придет конец». Ему вторил мас­тер с душой поэта: «А вот знаменитые уров­ни, которые позволяют использовать весь минерал. Многие, вроде вас, расспрашива­ли меня о разных технических деталях, но редко кто интересовался, скольких жизней это стоило, да я бы и ответить не смог, но большое спасибо за вопрос, господа док­тора».

Холодное умение и бессильная злоба рука об руку спускаются в великий рудник, поми­мо ненависти объединенные общей необхо­димостью выжить и следить друг за другом; посмотрим, настанет ли день, когда какой-нибудь шахтер с удовольствием возьмет кай­ло и пойдет отравлять свои легкие, сознатель­но этому радуясь. Говорят, что там, откуда до­летают красные языки пламени, озаряющие мир, это так. Я не знаю.