Эрнесто Гевара. Дневник мотоциклиста

Заметка на полях

Светлые прожилки созвездий расчертили небо над этой горной деревушкой, а тиши­на и холод делают тьму неосязаемой. Это было — не знаю, как лучше объяснить, — так, словно все твердое, прочное вдруг стало летучим в окружавшем нас эфире, который, лишая нас индивидуальности, сплавлял на­ши окоченевшие души в бескрайнюю черно­ту. В небе не было ни одного облака, которое, закрыв какую-то часть звездного неба, дава­ло бы перспективу пространству. Всего в не­ скольких шагах мертвенный свет фонаря разгонял окружающие потемки.

В скрывавшей лицо человека тени блес­тели только белки его глаз, да белели четы­ре передних зуба. Я до сих пор не знаю, что больше подготовило меня к откровению — окружающее или личность человека, — знаю только, что приведенные аргументы я уже не раз слышал из уст самых разных лю­дей и они никогда не производили на меня впечатления. На самом деле наш собесед­ник был интересным типом; еще молодым он бежал из одной европейской страны, чтобы скрыться от убийственных догм; он знал вкус страха (одно из того немногого, что заставляет ценить жизнь), затем коче­вал из страны в страну и, пройдя через ты­сячу злоключений, оказался в этом пустын­ном краю, где терпеливо дожидался велико­го события.

После избитых фраз и общих мест, с по­мощью которых каждый отстаивал свою по­зицию, когда спор уже затихал и мы собра­лись расходиться, он проронил все с той же характерной для него плутоватой улыбкой, подчеркнувшей неровности его передних
зубов: «Будущее за народом, и не важно, по­степенно или одним махом, но он завоюет власть здесь и во всем мире. Скверно то, что он должен приобщиться к цивилизации, а сделать это можно, только захватив власть. Он цивилизуется только ценой собственных ошибок, которые будут очень серьезными и обойдутся во множество невинных жиз­ней. А может, и нет, может, и не таких уж невинных, ведь они совершат тяжкий грех против природы, так как им не хватит их способности к адаптации. Все они, все не­приспособленные, как вы и я например, по­гибнут, проклиная власть, ради которой принесли свои жертвы, иногда великие. Без­ликая революция отымет их жизни и даже использует память о них как пример и ору­дие для укрощения будущих поколений. Мой грех больше, потому что я, более утончен­ный и более опытный, называйте как угод­но, умру, зная, что моя жертва вызвана толь­ко упрямством, которое символизирует про­гнившую, рушащуюся цивилизацию, и что жертва эта никак не повлияет на ход исто­рии и мое личное мнение о самом себе, вы же умрете сжав кулаки и стиснув зубы, по­ тому что вы не символ (нечто неодушевлен­ное, что ставят в пример), вы — подлинная составляющая рушащегося общества: рое­вое, коллективное сознание говорит вашими устами и проявляется в ваших действиях: вы так же полезны, как и я, но не знаете ценно­сти вклада, который вносите в общество, приносящее вас в жертву».

Я видел его зубы и плутовскуюусмешку, когда он говорил это, чувствовал его руко­пожатие и слышал похожие надалекий ле­пет слова официального прощания. Ночь, заразившись его словами,снова овладела мной, приняла в свое лоно; но, несмотря на его слова, теперь язнал... знал, что в мину­ту, когда могущественный, правящий ми­ром дух одниммощным ударом рассечет все человечество на две непримиримые пар­тии, я буду снародом и знаю это потому, что он заточен в ночи, которую я, эклектич­ныйпрозектор доктрин и психоаналитик догм, завывая как одержимый, буду братьприступом и вести под нее подкопы, обаг­рю свое оружие в крови и, обезумев отяро­сти, буду рубить головы побежденным. И я вижу, будто неимоверная усталостьсковы­вает мой недавний порыв, будто я приношу себя в жертву настоящейреволюции, урав­нивающей все порывы и устремления, для примера произнося «теа culpa»; чувствую,как ноздри мои раздуваются, смакуя едкий запах пороха и крови, вражескойсмерти. Я изготовляюсь к схватке, превращая свое су­щество в жертвенник, чтобыв нем отозвался трепетом новых надежд звериный вой побе­дившего пролетариата.