Тайна Оболенского Университета

5. Игра

- Валерия, добрый день! - на удивление учтиво поздоровался Арсений и даже его взгляд показался приветливым, - хорошо, что встретил вас.

- У вас ко мне дело? - удивилась я.

- Да, - он почесал шею, что выдало его волнение, - я же все-таки ваш руководитель. Мне стоит ознакомиться с вашей работой, прежде чем вы принесете мне на вычитку новые главы.

- С радостью покажу вам свои наработки, - воодушевилась я, а в душе промелькнула надежда, что с Романовым может что-то получиться, если он заинтересуется дипломом.

- В таком случае, если вас не затруднит, то занесите черновики завтра в обед.

- Хорошо, в три вам будет удобно?

- Да, буду ждать, - ответил преподаватель, - мой дом напротив коттеджа вашего прошлого руководителя, тот, что с зеленой крышей.

- Да, я его знаю. Завтра буду у вас.

- В таком случае, Валерия, всего хорошего, - он чуть поклонился, как герой фильма про английских лордов, и пошел в свою сторону.

Пусть не по своей воле, но Арсений заинтересовался моей работой, и это не могло не радовать, но сейчас меня меньше всего волновал диплом. Поднявшись в свою комнату, я достала книжку Радзинского и стала внимательно ее изучать. Это был не новый экземпляр, пожелтевшие страницы и потрепанная обложка говорили, что ему не один десяток лет, но судя по прошивке, возраст ее не более века.

Пролистав книгу от корки до корки, я сумела найти и ту самую гравюру, рисунок с которой украшает спортивный зал - «невиновность». А до нее шли две других гравюры: уже известная мне «предатель» и другая - «суд». В последней я узнала роспись северной стены спортивного зала - огромные весы с гроздью винограда на одной чаше и яблоками на другой. Никогда раньше я не трактовала это изображение так, полагая, что это простое взвешивание продуктов. Если проследить последовательность изображений по книге, то можно увидеть логическую цепочку. Суд, который решит предатель ли ты или невинен. Если это так, над Радзинским был суд, и приговор мне хорошо известен. Именно его исполнения боялся Павел Аркадьевич.

Я вспомнила, что говорил мне отец, будто у Павла Аркадьевича началось помутнение рассудка, и он нес какие-то странные вещи. Нужно было узнать, что именно говорил Радзинский, чего и кого боялся. И пусть папа просил в это не лезть, я не могла оставаться в стороне после всего, что узнала.