Тайна Оболенского Университета

16. Игра в правду

Есть ложь, на которой люди, как на светлых крыльях, поднимаются к небу; есть истина, холодная, горькая, которая приковывает человека к земле свинцовыми цепями.
Чарльз Диккенс

Всего пару месяцев назад самым главным в моей жизни был диплом. Меня мало интересовала студенческая жизнь, я почти не ходила на Оболенские мероприятия, если они не были обязательными, предпочитая проводить вечера за книгами в своей комнате. Я была сомнамбулой,* запрограммированной только на учебу. Все изменилось пару месяцев назад. По воле покойного профессора Радзинского я оказалась втянутой в опасную игру, неверный шаг в которой грозил смертью.

Прокручивая в голове события субботы, я задалась вопросом, почему так отчаянно ищу правду. Только лишь затем, чтобы удостовериться в непричастности отца к преступлениям? Возможно, мною движет жажда справедливости? А может быть, это расследование дает возможность ощутить, что я на самом деле живу, а не плыву по течению? Я отчаянно искала истину, и в этих поисках обретала себя.

Обыск в доме Смирнова пусть и не дал того, на что рассчитывала, все же был не зря. Тайный ход за зеркалом, такой как в папином доме, навел на мысль о возможном подземном сообщении под Оболенкой. Интересно, в каких еще домах могут быть подобные ходы? Конечно же у покойного Радзинского! Когда осматривала его дом в прошлый раз, я пыталась найти что-то более осязаемое, не думала искать тайники и уж тем более подземные ходы. Теперь было понятно, что нужно вернуться в дом профессора и исследовать его снова. Безопасней всего забраться в коттедж Павла Аркадьевича ночью в будни, поэтому я решила запланировать свое опасное приключение на понедельник.

Чувствуя свою вину за сорванное занятие с Димой, в воскресенье я реабилитировала себя и подготовила горе-преподавателя к семинару. Видимо, ему тоже было стыдно за то, что уснул, поэтому индюк в этот раз внимательно меня слушал, прилежно выполняя все, что говорю. Семинар прошел успешно. Майор Смирнов отлично улавливал мои знаки, а, может быть, действительно разобрался в теме.

Ближе к вечеру Дима снова ждал меня у себя дома для подготовки. Эти занятия были совсем не к месту, но мне никак не удалось от них отвертеться. Все время думая о предстоящей вылазке в дом Радзинского, я никак не могла сосредоточиться на философии и пропускала мимо ушей половину того, что выучил и так старательно рассказывал Смирнов.

— Лер, ты сегодня какая-то отстраненная, у тебя все в порядке? — взволнованно спросил он.
— Да, все хорошо, — ответила я, натянуто улыбнувшись.
— Нет. Ты мне врешь. Тебя что-то волнует: теребишь в руке ручку, дергаешь ногой и совершенно не сосредоточена. Когда я старался раскусить тебя после того, как подглядывала за мной, ты была как натянутая струна: идеально спокойная, сдержанная, а сейчас даже не удосужилась скрыть эмоции. Значит, тебя тревожит что-то серьезное.
— Это допрос? — разозлилась я и метнула в Смирнова яростный взгляд.
— Нет, не допрос, — вздохнул Дима, — ты сама предложила дружбу. Друзья делятся своими проблемами.
— Хорошо, у меня есть проблема, и ты можешь мне помочь.
— С радостью, — улыбнулся индюк, отчего мое сердце бешено забилось, но я взяла себя в руки и продолжила:
— Рядом со мной происходит какая-то чертовщина, и я прекрасно понимаю, что все не просто так. Но единственный человек, который может пролить свет на происходящее, сотрудник ФСБ, утверждающий, что он мой друг, ничего не говорит. Более того, он меня шантажирует.
— Ты снова за старое? — демонстративно закатил глаза Смирнов. — Закрыли тему. Продолжай меня готовить и не витай в облаках.

Я лишь недовольно фыркнула и взялась за книги. Как обычно, мы занимались до позднего вечера, но атмосфера все же разрядилась. Дима учтиво предложил мне остаться на ужин и только после моего согласия уточнил, что готовить предстоит мне. Я и без того знала, что у пседвопреподавателя нет готовой еды, но все же немного пообижалась для проформы.

— Слушай, ты знаешь обо мне практически все, а вот я о тебе ничего. Это нечестно. Если не хочешь говорить о расследовании — не надо, но расскажи о себе. Друзья мы все-таки.

Мы сидели за столом, и я с умилением наблюдала, как Дима резво поглощает жареную курицу со сладким пюре. Было как-то по-домашнему уютно, хотелось вести задушевные разговоры, и я решила узнать что-нибудь о новом друге, хотя в душе не надеялась, что он расскажет. Мои ожидания не оправдались, и Смирнов, словно не был суровым ФСБшником, заговорил о себе:

— Я родился и вырос в Москве. Моя мама — врач, а отца не помню. Он ушел, когда мне не было и трех. Тогда за мной приглядывал старший брат, потому что матери приходилось пахать на дополнительных сменах, чтобы прокормить семью. Разница с Сашкой была в семь лет. Я всегда смотрел на него снизу вверх и не только потому, что он был выше на три головы. Для меня брат всегда был примером для подражания.
— А сейчас вы не общаетесь? — спросила я.
— Саня погиб, когда мне было девятнадцать, — спокойно ответил Дима, но с силой сжал в кулаке салфетку. — Его убили. Он случайно стал свидетелем разборок, и от него избавились.
— Прости, что спросила. Мне очень жаль, — виновато прошептала я.
— Ты не знала, — сухо сказал он. — Когда это случилось, я бросил медицинский и пошел в Академию ФСБ. Поступил сам, без протекции, взяток и прочего.
— Ты сначала учился на врача? — удивилась я, совершенно не представляя Смирнова в белом халате, хотя... ему бы он чертовски пошел.
— Мать мечтала, чтобы стал хирургом, я не хотел ее расстраивать, — Дима отвел взгляд, словно стыдясь своего поступка. — Когда поступал в мед, я серьезно не думал о будущем. Скорее плыл по течению.
— Мне кажется, что я сейчас поступаю так же, — задумчиво произнесла я.
— Что ты имеешь в виду? — нахмурился Смирнов и внимательно посмотрел на меня.
— Я люблю учиться, смогла стать лучшей студенткой, но чувствую, что чего-то не хватает... словно не живу по-настоящему и не своей жизнью.
— А как же твой парень? — съехидничал Дима.
— Он мне не парень, — улыбнулась я, — только друг. Мы пробовали встречаться, но из этого ничего не вышло.
— Значит, ты свободна? — поинтересовался он, и что-то екнуло в сердце.
— Да, — ответила я в надежде на... на что-то...
— Для тебя это не проблема. Ты девушка интересная. Найдешь кого-нибудь, — равнодушно отмахнулся он.
— А ты? Ты свободен или кто-то есть?

Мы перешли на острую, но куда более интересную тему. Я, затаив дыхание, ждала Диминого ответа, лелея надежду услышать то, что даст мне шанс.

— С моей работой отношения невозможны, — отрезал он, глядя мне в глаза, — я на задании, где могу пробыть несколько месяцев. Потом меня отправят на другое. По сути, я и дома не бываю.
— А семью ты не хочешь? — деликатно поинтересовалась я. — Никогда не думал о том, что будет дальше?
— Нет, мне нравится жить так, как я живу, — честно ответил мой безответно возлюбленный, в дребезги разбивая мое сердце. — Я предпочитаю жить настоящим и не думать о завтрашнем дне, который для меня может не наступить.

Мне нечего было сказать и я, опустив взгляд в тарелку, подцепила вилкой кусочек курицы. Он был прав. Он был абсолютно, полностью, от начала и до конца прав! С такой работой не то что семью, вообще нельзя иметь серьезные отношения. Но, возможно, Диме нужна спутница, которая бы приняла его таким, какой есть, с опасной работой, разъездами, неуверенностью в будущем. А смогла бы я?

— Осуждаешь? — спросил Смирнов, прерывая мои размышления.
— Нет, — ответила я, — скорее понимаю.
— Я ждал, что ты скажешь что-то вроде того, что настоящая любовь изменит мое мнение, — усмехнулся мужчина.
— Я не ношу розовые очки. Твоя жизнь — это твой сознательный выбор. Ты не обязан жить по устоям, которые диктует общество. Если тебя устраивает быть таким, какой ты есть, то почему нет?
— Ты рассуждаешь не как двадцатилетняя девушка. Не знай тебя, решил бы, что это говорит женщина лет тридцати пяти со своим жизненным опытом.
— Это комплимент? — улыбнулась я.
— Скорее да, — пожал плечами майор и, причмокивая, обглодал последнюю косточку.

Больше к теме личной жизни мы не возвращались. Дима рассказывал о своем детстве и юности, об учебе в медицинском и Академии ФСБ, о брате и маме. За этот вечер мы и, правда, сблизились. Жаль, только он не воспринимал меня всерьез, как человека, который может помочь с его расследованием. Когда на улице начало темнеть, я засобиралась «к себе».