Тайна Оболенского Университета

23. Перестановка сил

Мой папа умер. Папы больше нет. Папы больше нет, как и мамы. Я не могла поверить в эту страшную правду, надеясь, что все это — самый страшный сон. Кошмар, который вот-вот кончится. Я трясла его за плечи, держала в ладонях ледяное лицо и кричала... кричала, как только могла, умоляя проснуться. Перед глазами стояла наша последняя встреча, теплые объятья и его голос — такой добрый, такой родной. Во мне словно что-то сломалось, лишив возможности здраво мыслить. Казалось, я могу повернуть время вспять. Предупредить его смерть или как-то исправить.

— Тебе холодно, папочка? Я тебя согрею. Принесу одеяло, только проснись. Пожалуйста, проснись...

И я действительно собралась идти за одеялом, но в дверях кабинета остановилась и подумала о том, что делаю. Полное безумие. Нужно взять себя в руки. Позвать на помощь. Но только я не могла. Казалось, что пока не сообщу о папиной смерти, он будет жив. Вдруг, на самом деле я ошиблась, и он просто потерял сознание? И снова я бросилась к отцу и попыталась разбудить. Не помню, что было дальше. Когда стала сознавать реальность, я сидела на полу у папиных ног и тихо всхлипывала, хотя слез уже не было. Нужно было позвать врача, но, когда достала телефон, пальцы сами нажали вызов другого абонента.

— Лера? Что-то случилось? Чего звонишь? — бодро и, как обычно, слегка недовольно спросил Смирнов.
— Я... я у папы. Приходи, — это было все, на что меня хватило. Нажав кнопку отбой, я выронила мобильный.

Дима не стал перезванивать и примчался сразу, как смог. Увидев меня на полу рядом с мертвым отцом, он подбежал ко мне, взял на руки и понес в гостиную. Усадив на диван и накинув мне на плечи плед, Смирнов спросил, что случилось, хотя зачем, когда сам все видел.

— Папа... он... он... — истерика вернулась. Дима обнял меня, а я схватила в кулачки его свитер на груди и сжала с такой силой, словно это могло притупить боль.
— Тш... Лерочка, я с тобой. Пожалуйста, постарайся взять себя в руки. Ты сильная девочка. Расскажи, что случилось? — он гладил меня по спине, одновременно укачивая, словно ребенка. Я вдыхала его запах, чувствуя слабое подобие безопасности, и действительно начинала понемногу успокаиваться.
— Я приехала... зашла... папа... он в кресле...
— Но ты добралась достаточно давно, — нахмурился Дима. — Я приехал позже тебя, а уже...
— Знаю, но... я не могла решиться позвать кого-то. Дима, помоги!
— Помогу. Только держись, будь сильной, — он коснулся губами моей макушки, продолжая укачивать, а я, прикрыв глаза, прижималась к нему так крепко, как только могла. — Мне нужно время. Я должен осмотреть кабинет, а потом позовем врача.
— Хорошо, — отстраняясь от мужчины, ответила я, шмыгая носом.
— Я могу оставить тебя одну ненадолго? — взволнованно спросил он, заглядывая в мои глаза, и я кивнула в ответ. — Хорошо. Я постараюсь быстро.
— Дим! — окликнула его я, когда Смирнов уже встал.
— Что такое?
— Я... я была в шоке, не понимала, что случилось. Я могла уничтожить улики. Прости.
— Все в порядке, — Дима вернулся ко мне и присел на корточки, — если они что-то оставили, я найду это.
— Спасибо...

Смирнов не спеша поднялся, но ушел не сразу. Сначала он склонился ко мне и поцеловал в соленые от слез губы. Долго, трепетно, нежно, так, никогда раньше.

— Всегда можешь положиться на меня, — прошептал он и на этот раз все же ушел в папин кабинет.

Мы оба понимали, что смерть отца неслучайна. Его убили, и свою смерть папа предвидел, иначе бы не звонил мне посреди ночи. Теперь я, как никогда, хотела найти и разоблачить этих людей.

Дима пробыл в кабинете отца не так долго, как я думала. Хмурый, он вернулся, сел рядом на диван и, не спрашивая, притянул меня к себе в объятья, и я обвила руками его талию. Индюк превратился в понимающего мужчину, и я была безумно благодарна за это.

— Сейчас я позвоню Шеллару, вызову его сюда, — прошептал Смирнов, легко целуя в макушку. — Ты все расскажешь, как есть. Ночью, когда Оболенка уснет, мне нужно будет вернуться в кабинет твоего папы и просмотреть его с помощью оборудования. Дашь мне ключ от коттеджа?
— Хорошо.

Дима позвонил врачу, и тот спустя минут двадцать явился в компании ректора и Евгении Матвеевны.

— Какой ужас! Как это случилось? — с порога спросил Серов, словно я могла дать вразумительный ответ.
— Лера вернулась из Москвы и нашла профессора Ланского в своем кабинете, — ответил за меня Дима.
— Арсений Витальевич, а вы что здесь делаете? — удивилась Селезнева и, не спрашивая разрешения, прямо в обуви зашла в гостиную и обняла меня, будто была не просто моим преподавателем, а близким родственником.
— Я позвонил Ланской, узнать про наработки диплома, но Лера была не в состоянии что-то вразумительно ответить, только сказала, что в доме у отца. Дальше, думаю, вы понимаете, как все складывалось. Когда увидел Андрея Николаевича, то сразу позвонил Михаилу Романовичу. И конечно же, я не мог оставить Леру одну.
— Миша, иди в кабинет и сделай, что нужно, — распорядился ректор, кивнув врачу на папин кабинет, — мы останемся с Лерочкой.
— Детка, мы поможем тебе. Ты не одна. Мы теперь твоя семья, — ласково проговорила Селезнева, приглаживая когтистой лапой мои растрепанные волосы.
— Арсений Витальевич, вы можете идти, мы позаботимся о вашей студентке, — небрежно сказал ректор, улыбаясь мне. От мысли, что придется остаться наедине с этими людьми по телу прошелся холодок. Я вся напряглась и посмотрела на Диму, и по его решимости поняла, что он меня не оставит.
— Не беспокойтесь, я побуду с вами, — скрестив на груди руки, сказал Смирнов и сел в кресло, демонстрируя, что не уйдет. Вот только Селезнева и Серов тоже не собирались сдаваться. Евгения Матвеевна за подбородок подняла мое лицо и с улыбкой, до тошноты жалостливой, посмотрела мне в глаза.
— Лерочка, тебе нельзя оставаться тут, — вычурно ласково обратилась ко мне преподавательница, — и в комнату одной идти не стоит. Переночуешь у меня.
— Все будет в порядке, — беря себя в руки, демонстрируя им, что адекватна и могу контролировать себя, сказала я. — Лучше заночую у себя.
— И не думай, — возразил Серов, — останешься у Евгении Матвеевны. Это не обсуждается.

Мне не оставили выбора. Я видела, как хмурится Смирнов, которому, как и мне, не нравилась вся эта затея. В то же время мы оба понимали, что не можем возразить ректору, не вызвав подозрений.

— Сердечный приступ, — с ходу заявил Шеллар, выходя из папиного кабинета в гостиную. — В последнее время Андрей Николаевич жаловался на сердце.
— Неправда! — вырвалось у меня, за что получила хмурый Димин взгляд. Но отступать было поздно. — Папа никогда не жаловался на сердце.
— Он просто не хотел беспокоить тебя, — вздохнул Михаил Романович. — Лерочка, твой папа неоднократно ко мне заходил. Я рекомендовал ему обследоваться, но ты же знаешь, он никак не соглашался оставить работу.

Я не стала дальше спорить. Было очевидно, что вся эта троица заодно, но сейчас мне не причинят вреда, ведь Смирнов будет знать, где я.

— Арсений Витальевич, спасибо за заботу! — Серов пожал руку Диме. — Дальше мы сами. Евгения Матвеевна заберет Леру, а мы с Мишей разберемся тут.
— Конечно, — ответил Смирнов и, взглянув на меня напоследок, спокойно направился к выходу.

Как только Дима ушел, Серов по-отечески обнял меня. Он опять завел разговор о том, что я во всем могу рассчитывать на него и Евгению Матвеевну, что было странно, ведь раньше я не замечала за ними такой дружбы. Выпустив меня из своей медвежьей хватки, ректор кивнул Селезневой, и та подхватила меня под руку.

— Идем, Лерочка. Тебе нужно отдохнуть, покушать.

Она вывела меня из дома отца под руку, словно я не смогу идти сама или убегу. Хотя мне безумно хотелось это сделать. Я ни на йоту не поверила в их заботу. Весь этот фарс, разыгранный для меня и Димы только доказывал, что все трое прекрасно знали, что на самом деле случилось с папой. Другой вопрос: действовали ли они втроем, или же кто-то еще причастен к папиной смерти. Внутри меня разгорался огонь ярости. Я мечтала докопаться до правды, вывести на чистую воду всех, кто в этом замешан, и заставить заплатить за убийство моего отца. Теперь я точно знала, что меня ничто не остановит.

Мы завернули за папин дом, и Евгения Матвеевна крепче сжала мою руку, как будто вела заключенного в тюрьму. Я поморщилась от боли, и тогда она, виновато улыбнувшись, ослабила хватку. Неожиданная ненависть к этой женщине захлестнула меня с головой, и мне захотелось ее оттолкнуть, но от этой глупой ошибки спас Дима. Он нагнал нас и безапелляционно заявил, что проводит.

— Но... — пыталось было возразить Селезнева.
— Это не обсуждается, Евгения Матвеевна, я не могу оставить вас одну с девочкой.

Потом Дима напросился к преподавательнице на чай, и той снова пришлось сдаться. Пока Селезнева заваривала нам сенчу, Смирнов сел со мной за стол спиной к кухне так, чтобы преподавательница не видела, что он говорит.

— Я на связи. Если что-то будет подозрительное, звони, я тут же приду. Но ты не бойся, они ничего тебе не сделают, — шепнул он.
— Спасибо, — опустив взгляд на обгрызенные до крови ногти, ответила я.
— Лер, ближайшие дни нам лучше держаться дальше друг от друга. Они что-то подозревают на наш счет. Но не думай, что я тебя бросаю. Я всегда рядом. Пиши мне каждый день, чтобы знал, как твои дела.
— Дим...
— Тшш... Она идет.

Селезнева напоила нас чаем, после чего Смирнов ушел. Как он и хотел, я не стала искать с ним встреч. Мне было слишком плохо, я нуждалась в поддержке, но понимала, что не могу нас подставить. Тем более, сейчас. Он писал мне каждый день, но мне не хотелось отвечать сухими СМС, и я просто отписывалась, что все нормально. Друзья всячески старались поддержать, но их жалость была невыносима. Под самыми разными предлогами я запиралась в своей комнатке и оплакивала папу в одиночестве.

Отца похоронили на третий день, тогда же пришли официальные результаты вскрытия. Сердечный приступ, как и говорил Шеллар. Кто бы сомневался?

На церемонии прощания, которая проходила в соборе Оболенского Университета, я впервые после папиной смерти увидела Лену. На девушке не было лица: красные заплаканные глаза, бледная, безжизненная кожа и потрескавшиеся, искусанные до крови губы. Она его любила, а теперь приходилось хоронить на правах простой студентки: сидеть вместе с остальными, лишь мельком быстро коснуться его холодного лба. Ее место было не на общей скамье, а рядом со мной — в качестве любимой женщины отца. Любимая и без сомнения любящая. Стало невыносимо от мысли, что я разлучила их, лишила возможности быть вместе последние месяцы. Я так хотела попросить у нее прощения, но не решилась.

После похорон ректор лично подписал разрешение, по которому я на неделю освобождалась от занятий. Серов объяснил, что хочет дать мне время прийти в себя, а заодно хотел показать, как заботится обо мне. Я была благодарна такой щедрости и тут же решила воспользоваться этими днями.

— Иван Викторович, спасибо большое.
— Лерочка, не благодари. Я знаю, что учебу наверстать сможешь, а сейчас тебе надо немного отдохнуть.
— К сожалению, у меня теперь появились неотложные дела...
— Вот как? Какие? Я могу помочь? — нахмурился мужчина и накрыл ладонью мою руку. Мы сидели на диванчике в его кабинете, куда ректор позвал, чтобы сообщить про освобождение от занятий.
— Можете, — ответила я и, пересилив себя, не отдернула руку. — Отпустите меня в Москву. Мне нужно заняться юридическими вопросами, относительно маминой квартиры.
— Да, конечно. Я отправлю с тобой Евгению Матвеевну, — ответил он, крепче сжимая мою руку, и это было так неприятно, словно ее накрыл скользкий щупалец осьминога.
— Не стоит. У нее занятия, да и мне хочется побыть одной. Вам не стоит беспокоиться, я просто хочу поностальгировать о прошлом в доме детства, чтобы было проще отпустить.
— Конечно, — кивнул Серов и резко потянул мою руку, отчего я чуть не упала на него, но мужчина успел меня подхватить, заключая в объятья. Он до боли сильно меня стиснул своими ручищами, вжимая щекой в колючий шерстяной пиджак, но потом, к счастью, отпустил. — Хочу сказать, что восхищен тем, с каким достоинством ты переживаешь нашу общую трагедию. Ты — сильная личность, Лера. Настоящий Оболенец! Знай, что ты не одна! Ты — одна из нас. Мы тебя никогда не оставим. Ни-ко-гда!
— Спасибо, — ответила я, и поспешила встать, пока Серов не решил снова меня обнять. Его воодушевляющая речь произвела впечатление, потому что звучала, как угроза. — До свидания.
— До свидания, Лерочка! До свидания.

Чуть ли не бегом я покинула учебный корпус и направилась к Смирнову. В последние дни я много думала о том, как быть дальше. Не сомневаясь, что должна докопаться до правды и наказать убийц отца, я перебирала в уме все возможные варианты того, как заставить Индюка позволить работать с ним как равноправный напарник, и нашла один единственный способ.

— Лера? — удивился Смирнов, когда открыл дверь. — Все в порядке? Как ты?
— Можно? — спросила я и, не дожидаясь ответа, вошла в его дом.
— Как ты, Лер? Знаешь, я сам хотел сегодня просить тебя зайти. Не поверишь, но я даже соскучился... По тебе. Может быть, сегодня...
— Я пришла к тебе по делу, — перебила нерешительные попытки Индюка что-то мне предложить. Он меня жалел, это было видно по его виновато-смущенному виду, вот только мне нужно было другое.
— По делу? Какому? — нахмурился он и скрестил руки на груди.
— Теперь только от тебя зависит, буду ли я дальше готовить тебя к занятиям. У тебя не осталось повода шантажировать меня. Отец мертв, а мне бояться нечего. Хочешь компрометировать наркотиками — пожалуйста. Я больше не держусь за Оболенку. А вот у тебя есть повод бояться...
— Что ты хочешь сказать?
— Даю тебе двое суток на размышление. По прошествии этого времени либо вводишь меня во все подробности расследования, и мы занимаемся этим вместе, либо я сдаю тебя Серову. Без сожалений.
— Это шантаж? — усмехнулся он, изогнув бровь, а в его взгляде я увидела... восхищение?
— Предложение сотрудничества! — довольно улыбнулась я, цитируя слова, сказанные когда-то им самим.
— Лер...
— Двое суток!

Я хотела оставить последнее слово за собой, поэтому, гордо вздернув носик, развернулась и походкой от бедра вышла из Диминого дома. На самом деле не было никакой уверенности. Я настолько волновалась, что сердце чудом не выпрыгнуло из груди, ладошки вспотели, а ступни до зуда покалывало. Но нужно было идти до конца, ведь обещала себе найти убийц отца. Правда тогда не подозревала, что на этих людях кровь и моей матери.