Тайна Оболенского Университета

56. Конец игры

С четырнадцатого века в Европе начинается новый этап развития культуры. Патристика и схоластика остаются в прошлом, зарождается иное мировоззрение, в центре которого отныне не Бог, а человек. Бог сотворил мир, а венцом творения стал человек. Именно на людей Бог возложил священную обязанность создавать то, что не создал сам. Человек есть главная ценность, центр Вселенной и цель всех совершающихся в мире событий, его возможности безграничны, а достоинство неоспоримо. В культурологической науке подобная философия получает название «гуманизм», что происходит от латинского слова «хуманитас» — человечность. Но все новое — это хорошо забытое старое...

Философия гуманизма пришла на смену темным средним векам, а те, в свою очередь, возникли на руинах высококультурной Античности. Идеи гуманизма проскальзывают в трудах Аристотеля и Демокрита. В Древней Греции и в могущественной Римской империи интерес к человеку был велик. Основой античного гуманизма было стремление к саморазвитию и самовоспитанию. Главный принцип того времени — «Калокагатия», исходя из него личность должна быть гармоничной, этически и эстетически совершенной. Средневековье изменило философский вектор и долгие столетия превозносило как высшие добродетели смирение и самоограничение. Только с конца тринадцатого века пробуждается интерес к человеку, а с четырнадцатого становится культурной доминантой. Да, этот гуманизм иной, нежели в Античности, здесь важное место отводится христианскому Богу, но все же происходит возрождение именно тех, древнегреческих идеалов. Отсюда и название эпохи — Возрождение.

Что происходит дальше? Развивается наука, создаются великие произведения искусства, совершается кругосветное путешествие, открываются новые земли, появляются различные изобретения, но ценность человека остается непоколебимой...

Слушая лекцию по культурологии, я задумалась над словами преподавательницы. Действительно ли ценность человека осталась непоколебимой? Войны, Холокост, геноцид этнических групп населения — все это доказательство тому, что люди лишь пешки, которыми можно жертвовать в игре сильных мира сего. Простых смертных легко пускают в расход, когда это нужно во имя интересов избранного меньшинства. Такая ситуация укоренилась в нашем мире, и в частности подобное есть в Оболенке.

Придя к страшному открытию, что я, выношенная матерью и рожденная в Оболенском университете, могу быть результатом опытов по созданию идеальных людей, мы с Димой решили проверить эту безумную теорию. Точнее, это была его идея, поскольку я поддалась панике. После завтрака до занятий нам удалось ненадолго остаться наедине в подсобке его аудитории, и только оказавшись в крепких объятьях любимого мужчины, я стала успокаиваться.

— Знаю, о чем ты думаешь, — сказал он, перебирая пальцами мои распущенные волосы.
— Евгеника... Ты был прав, а я могу быть такой же экспериментальной крысой, как и другие...
— Не говори так о себе! Ты никакая не крыса, а самая потрясающая девушка, какую я только знаю!
— Дим...
— Не перебивай, пожалуйста! — решительно произнес он. — Мы все проясним, я уже написал Лариске. Завтра едешь в Москву и проходишь полное медицинское обследование. Мы должны убедиться, что с тобой все в порядке.
— А если нет? — спросила я, чувствуя, как рвется из груди сердце.
— Лера, ты сильная, здоровая, красивая девушка. С тобой все в порядке! — уверенно заявил он и легко поцеловал в губы. — А теперь иди. Не хватает только, чтобы нас застукали.
— Пока...
— До вечера, Ланская.

По пути на пару я получила СМС от нашей московской подруги. Она сообщила, что обо всем договорилась, и в одиннадцать часов меня встретит на подъезде к Москве, чтобы доставить в клинику. Но случилось непредвиденное...

В сорока километрах от Оболенки в поселке Лыкошино в семидесятые годы двадцатого века был открыт детский дом для детей с особенностями развития. Накануне вечером там произошло страшное несчастье: загорелась старая проводка, возник пожар. Пожарная служба Лыкшино не справлялась с тушением, а спасатели из областного центра приехали слишком поздно. Детей успели эвакуировать, хотя у многих случилось отравление дымом, а вот здание не спасли. На обеде в столовой ректор объявил, что предложил руководству детского дома временно перевезти воспитанников в Оболенский городок. Разместить маленьких гостей и их воспитателей Серов распорядился в преподавательском корпусе, жильцы которого с легкостью могли потесниться.

Детей перевезли после обеда, когда студенты сидели на втором блоке лекций. Пока нам рассказывали про гуманизм в культуре, я наблюдала в окно, как подъезжают машины и рабочие выносят медтехнику. Носилки, капельницы, инвалидные кресла и какая-то аппаратура — всего этого хватило бы для настоящего госпиталя. Но ведь детишки не так сильно пострадали? Как только грузовики уехали, на территории Оболенки показались три автобуса. Обслуживающий персонал помог воспитателям с детьми, и вместе они довольно быстро высадили всех малышей.

— Ланская, я понимаю, что вы считаете себя самой умной, но имейте уважение к преподавателю! — помешала моим наблюдениям Римма Николаевна.
— Извините, — промямлила я.
— Чтобы больше подобного не было! Вы еще не получили свой красный диплом, — процедила культурологичка и, вернувшись за кафедру, продолжила свою лекцию.

После культурологии нас ожидал коллоквиум по праву, но до этого я собиралась зайти к Серову, чтобы отпроситься на день в Москву. Не успела я дойти до кабинета ректора, как получила СМС от Димы с просьбой срочно зайти в аудиторию латыни. Опять что-то случилось, в этом не было сомнений.

Нилов со Смирновым устроились с чаем за столом среди наваленных кипами студенческих работ и сейчас выглядели как самые настоящие коллеги-преподаватели в перерыве между лекциями. Кроме нас, в аудитории были студенты, но мужчин это совершенно не смущало.

— Ланская, подойдите, — обратился ко мне Захар, и я шагнула к нему. — Вчера я просил вас лично отвезти в Москву документы на конкурс по античной литературе... — он выжидающе посмотрел на меня, а я только нахмурилась, не понимая, о чем вообще идет речь, ведь о конкурсе слышала впервые. — Валерия, в связи с ситуацией, которая сложилась в Университете, вы не сможете покинуть территорию Оболенки.
— Что?! Не понимаю...
— Дело в том, Ланская, — вмешался Дима, — что Иван Викторович временно запретил сотрудникам и студентам Оболенки покидать Университет. Сюда тоже не впустят людей со стороны. Временно.
— Но почему?!

Захар молча черкнул что-то в своем ежедневнике и повернул его ко мне. «Мы в западне» , — прочитала я и перевела взгляд на Диму.

— Учитывая, что у нас в городке теперь живут дети-сироты, сейчас к Университету возросло внимание журналистов, и наш ректор боится, что это нехорошо скажется на учебном процессе. По той же причине он против того, чтобы кто-то из Университета его покидал. Исключительно из безопасности.

Хотелось сказать, что это полный бред, но Нилов и Смирнов и без меня это знали. На самом деле ректор боялся не журналистов, а других незваных гостей. Он чувствовал опасность и всячески старался себя обезопасить. Сейчас мы были на его территории без чьей либо поддержки, совершенно безоружные в клетке с диким зверем.

— В таком случае моя поездка отменяется? — спросила я.
— Именно. За этим я тебя и позвал. Не стоит ходить к Серову отпрашиваться, — ответил Захар.
— Угу, — пробормотала я и взглянула на Диму, который сверлил меня взглядом. Он был каким-то странным, слишком взвинченным и взволнованным.
— Ланская, сегодня жду тебя с наработками диплома к... — он посмотрел на наручные часы, — к шести вечера.
— Хорошо, Арсений Витальевич.
— А теперь иди, чтобы не опоздать на пару.

До шести время пролетело так быстро, что я не успела опомниться, как уже стояла на пороге Диминого дома. Он открыл не сразу, и по его виду я поняла, что наши дела плохи. Растрепанный, с красными глазами, как после долгого сидения за компьютером, в мятом спортивном костюме.

— Что такое? — сходу спросила я.
— Не стой на пороге. Заходи, — Дима пропустил меня в дом, и я, скинув в прихожей пальто и обувь, по-хозяйски прошла в гостиную.
— Так что, Дим? Все плохо?
— Хуже, чем мы думали. Весь этот фарс с невыездом из Оболенки... Ты же понимаешь, что дело не в журналистах?
— Да, понимаю.

Мы стояли друг напротив друга в одинаковых позах, скрестив руки под грудью, словно готовились к поединку между собой.

— Серов отказал нашему человеку, которого хотели прислать нам в подкрепление под видом преподавателя физкультуры. Захару настоятельно рекомендовали прекратить общение с Викторией...
— Они про нее узнали?! — ужаснулась я.
— Да, — Дима перевел дыхание. — И тебя мы не можем переправить в безопасное место. Они контролируют дороги. Оболенка стала настоящей крепостью.
— Что нам делать?
— Единственное, что остается — это поймать их с поличным, устроить облаву на вертолетах. Это сейчас единственный способ проникнуть в Университет.
— Почему бы тебе не раскрыться? Потребовать расследования вслух, тогда у Серова не будет возможности отказать тебе?
— Потребовал, но для моего руководства недостаточно фактов для такого громкого расследования. Кто я для них? Шут?! Сумасшедший с безумными идеями о захвате мира?!

Дима стал прохаживаться вдоль гостиной, запустив руки в свои волосы. Он был в отчаянии. Я шагнула к нему, хотела остановить, но Смирнов словно меня не заметил. Только когда я схватила его за руку, он посмотрел на меня.

— Лера, я боюсь, что у нас не хватит сил и ресурсов, чтобы их одолеть. А теперь еще эти сироты... Серов не похож на благотворителя. Им зачем-то нужны дети.
— И мне страшно подумать зачем...
— Сегодня ночью мы идем в подземелье. Попытаемся проникнуть в преподавательский корпус.
— Хорошо, во сколько?
— Нет, Лер, — он взял меня за обе руки, поднес к губам и поцеловал поочередно в ладошки, — идем мы с Захаром. Ты останешься дома.
— Почему? Думаешь, не справлюсь?
— Напротив, ты справишься, но будешь нужна нам сверху. Я возьму с собой камеру, постараюсь заснять все, что увижу и отправить тебе на ноутбук, а ты по сети будешь транслировать Вике. Если наткнемся на что-нибудь мало-мальски подозрительное, она отправит наряд полиции в Оболенку.
— Это рискованно! Так рискованно!
— Выбора нет, — отчеканил Смирнов и увел взгляд в сторону.

Я почувствовала, что он не сказал мне всего. Дима был одновременно напряженным, взволнованным и каким-то грустным. Его что-то терзало, но он молчал. Неужели не доверял после всего, через что мы прошли.

— Дим, что-то еще?
— Тебе этого мало, Ланская? — усмехнулся он, но ни на грамм не просветлел, оставаясь мрачнее обычного хмурого себя.
— Было бы достаточно, не знай я, что ты что-то не договорил... — я ткнула его в грудь указательным пальцем. — Выкладывать все начистоту!
— В кабинете Серова лежит приказ о моем увольнении, — с деланным равнодушием сказал Дима. — Он подписан, но дата не проставлена.
— Может быть, это на будущее? Когда я смогу тебя заменить?

Я сморозила глупость, и мы оба это поняли, но хотелось хоть как-то приободрить его и себя. Приказ об увольнении... Все? Конец игры? Его раскрыли и теперь хотят убрать? Но зная их методы, я боялась, что эти люди захотят убрать его другим способом. Я поджала губу, стараясь не выдать ему своего страха, но Дима прекрасно все понял. Мы оба знали об опасности, которая над нами нависла. Теперь все действительно зависело от этой ночи... Другого шанса не будет. Дима слабо улыбнулся и провел ладонью по моей щеке.

— Я хотел у тебя спросить одну вещь... хм, — он стыдливо увел взгляд в сторону.
— Что?
— Если у нас все получится и мы арестуем оболенских сектантов, то я вернусь в Москву, а ты останешься доучиваться. Ты уже думала, чем будешь заниматься после выпуска?
— Папа хотел, чтобы я пошла в исследовательский институт, но я не знаю...

Дима взял меня за руку и повел к дивану, сел сам, а меня усадил себе на колени. Он убрал с моего лица волосы и долго всматривался в глаза, не решаясь заговорить. Мое сердце, подобно лесной дикой птице в клетке, отчаянно билось в груди. Мой мужчина приоткрывал стальную завесу своей мужественности, демонстрируя неуверенного и уязвимого мальчишку. Хотелось прокричать ему о том, как сильно я люблю, вот только мне не хватило духу сделать признание первой.

— Ты это хотел спросить? Чем я планирую заниматься? — наконец заговорила я.
— Да, но не только... Лер, если все закончится хорошо, и ты после защиты диплома решишь переехать в Москву, согласишься встретиться со мной снова?
— Встретиться снова? А мы не будем видеться, когда ты уедешь?
— Мы будем так далеко, а с моей работой я не смогу сюда мотаться.
— Подожди... — я уперлась ладонями ему в грудь, отталкивая от себя, чтобы видеть его взгляд. — Подожди, ты меня бросаешь?
— Бросаю?! Нет, наоборот! — выпалил Дима, и против моей воли притянул к себе заключая в крепкие объятья. — Ослица!
— Что наоборот? Ты же сказал, что не станешь ко мне приезжать!
— Потому что у меня работа. Но это не значит, что я не хочу тебя видеть. Поэтому и спросил, что ты будешь делать после выпуска, потому что если решишь обустроиться в Москве, то мы бы могли видеться...
— Ну раз так, то да, мы могли бы видеться, — вздохнула я, но все еще чувствовала какой-то неприятный осадок.
— Лер, ну и не только...
— Что еще?..
— Может быть, если ты переедешь в Москву, то будешь жить со мной? Я просто подумал, что мамину квартиру ты бы сдавала...
— Так ты хочешь, чтобы мы жили вместе? — вот тут я уже заулыбалась во все тридцать два зуба, а от мнимого осадка не осталось и следа.
— Да, Лерка... Если не согласна, то я не настаиваю. Можем просто видеться поначалу. Просто я не представляю, каково мне будет без твоих нотаций и нравоучений. И готовишь ты хорошо.
— Только это? — я несильно ударила Диму по плечу.
— Нет... Ты еще очень страстная...
— Индюк!

Может быть, это и не было традиционное признание в любви, о котором мечтают все девушки, но для Смирнова сказать подобное было уже огромным шагом. Впервые за все время он заговорил о будущем, о нашем будущем.

Дима, подхватив меня на руки, встал с дивана и направился к лестнице, нашептывая, что до ужина осталось сорок минут, и на это время у него есть кое-какие планы, но до спальни мы не добрались. Во входную дверь постучали и, как только я привела себя в порядок, Смирнов пошел открывать.

— Добрый вечер, Арсений Витальевич, — с порога поздоровался ректор.

Внутри меня все похолодело. Я торопливо достала из сумки свои конспекты и стала раскладывать их на столе, чтобы создать видимость настоящих занятий.

— И вам, Иван Викторович.
— Не пригласите войти?
— Чем обязан?
— Лучше вам нас впустить...

Я обернулась и увидела с Серовым трех крупных мужчин из обслуживающего персонала. Нужно было срочно звать на помощь, я полезла в сумку за телефоном, но не успела набрать сообщение Ларисе, как один из обслужников вырвал у меня мобильный.

— Что все это значит? Что вам надо? — отчеканил Дима, демонстрируя непоколебимую решимость.
— Поговорить, майор Смирнов. Поговорить, — ректор вальяжно уселся на кресло и, достав из внутреннего кармана пистолет, направил его на Диму. — Игра окончена, майор Смирнов.