Тайна Оболенского Университета

34. После каждой ночи наступает утро

Свет и тьма. Две противоположности, которые идут рука об руку. Чтобы увидеть тьму, нужно познать свет и наоборот. Сейчас мне двадцать шесть. Вроде бы не так много, но, оглядываясь на свою жизнь, кажется, что мне пятьдесят. Я по своему опыту узнала, что такое свет, а что — тьма. Я помню то утро... тот день... свое разбитое вдребезги сердце и похороны моей гордости.

Солнечный свет сквозь слабо занавешенное окно пробивался в комнату. Я с трудом открыла глаза и в первый момент даже не поняла, что нахожусь в своей комнате в жилом корпусе. Сюда я вернулась еще до рассвета и только здесь смогла заснуть.

После того, как Дима уступил мне свою кровать, а сам лег на софу, ни он, ни я не уснули. По его тяжелому дыханию я понимала, что его что-то гложет. Наверняка жалел о том, что сделал. Скорее всего, как обычно, винил во всем меня. Мы долго лежали молча, разделяемые комнатой, но так и не заговорили. Скорее всего, он понял, что я тоже не сплю, но только не подал виду. Ему, как и мне нечего было говорить.

Смирнов не выдержал первым и, накинув халат, куда-то ушел. Я еще долго лежала, глядя в потолок, но потом решила, что лучше мне вернуться в свою комнату в жилом корпусе. Димина спальня, эта проклятая кровать, весь его дом и присутствие рядом самого мучителя не давали покоя. Я оделась и аккуратно спустилась вниз. Живот сильно болел, а ноги дрожали так, будто я десять часов ехала на огромном мотоцикле. Зубы неприятно стучали от холода, но я не могла понять действительно ли в доме так зябко, или это просто реакция тела на переживания.

На первом этаже было темно, и только полоска света под дверью кабинета, выдавала, где был Дима. Нужно было предупредить его, что ухожу. Может быть, девушке в моей ситуации логичнее было бы сбежать, не прощаясь, но мы так увязли в расследовании, что у меня не было права не сказать Смирнову, куда направляюсь. Решит еще, что за мной пришли оболенцы.

Уже около двери в кабинет до меня стали доноситься обрывки фраз. Я не собиралась подслушивать, но когда Дима назвал мое имя, остановилась и прислонились ухом у двери. Смирнов разговаривал со своей подругой. Той самой Ларисой, про которую рассказывал. Он поведал ей о наших приключениях, оргии преподавателей и одурманенных студенток, драке с Яном и разоблачении Рылева. Лариса что-то у него спросила, а ответ Индюка заставил до боли закусить губу.

— Ланская? Нет, она нормально. Признаю, ты была права, девчонку в это я втянул зря. Надо было оставить ее только как репетитора или отправить под программу защиты свидетелей. Кстати, подумай варианты, куда можно отослать Ланскую.

Еще совсем недавно я бы почувствовала, что из-под ног уходит земля, захлебнулась бы от обиды и хотела бы кричать от боли. Но сейчас осталась лишь пустота. Выжженное поле в месте, где когда-то билось сердце. Я устала страдать, устала безответно любить, что-то доказывать. Быть Смирнову только репетитором — пожалуйста, исключительно напарником — хорошо. Теперь я сама не хотела большего с этим мужчиной. Не дожидаясь, когда он договорит, я постучала в дверь и сразу же зашла.

— Зачем стучишь, если не ждешь ответа и заходишь? — недовольно вопросил он, прикрывая ладонью динамик телефона.
— Просто хотела сказать, что пошла к себе.
— Не дури, Ланская! Еще ночь!
— Я не усну в твоем доме, и мне хочется в свою кровать. К тому же, нужно воспользоваться тем, что вахтерша спит. Нам не нужны лишние вопросы, — я знала, что упоминание о расследовании подействует безотказно, и оказалась права.
— Раз так, тогда ладно. Иди к себе и отоспись завтра. Даю выходной и от занятий, и от расследования, — холодно проговорил он и снова приложил трубку к уху. — Извини, Ларис, тут просто...
— Спасибо, можешь не провожать! — крикнула я из коридора, пытаясь хоть так достучаться до его совести, указывая на хамское поведение. Но Индюку было все равно. Он так и не вышел из кабинета.

Я медленно брела до корпуса, позволяя ледяному северному ветру пробирать до костей. По-мазохистски приятно заставлять страдать тело, когда внутри ты пуст. Так сохраняется связь с реальностью, так еще чувствуешь, что жив.

Университетский городок был пуст. Кто-то спал, кто-то предавался греху, а кто-то больше никогда не проснется. Я поежилась, вспоминая темную лужу крови вокруг головы Яна, его стеклянные глаза и запрокинутую голову. В какой-то момент мне даже стало его жаль, чисто по-человечески, но это быстро прошло, стоило вспомнить, как он пытался убить меня и Диму. К тому же, я не сомневалась, что это он привел Арину на их оргию. Но как там оказались другие студентки? В любом случае, этот вопрос второстепенный, главное — чтобы с девочками было все в порядке. Хотя как можно на это надеяться после того, что с ними сделали? А я так ничего и не предприняла. Смирнов говорил, что я должна быть аккуратна, не войти в десятку лучших, что остальных мы спасем, но этой же ночью он нарушил слово. Не спас.

Вахтерша в жилом корпусе спала. Видимо, она не входила в число привилегированных оболенцев, которые этой ночью устроили дьявольскую вакханалию в подземелье. От этой мысли я сразу прониклась симпатией к сварливой старушке. Сейчас мне нравился каждый, кто не был связан с безумными сектантами. Ну вот, я уже начала говорить как Индюк...

Прошмыгнув незамеченной мимо спящей женщины, мне пришлось подниматься на свой этаж пешком, чтобы никого не разбудить лифтом. Опять лестница... Как маленькая девочка, которой предстоит сделать что-то неприятное, я придумала игру — затаить дыхание и подняться как можно выше, не вдыхая. Такая глупость, но она сработала. И, преодолев последнее препятствие в виде коридора, я наконец добралась до своей комнаты.

В Оболенке очень трепетно относились к здоровью и не разрешали студентам иметь собственные аптечки. Даже с малейшей болячкой следовало идти к врачу. Как у дочери профессора, у меня был некоторый блат на этот счет, поэтому в тумбочке были кое-какие лекарства. Я взяла сразу две таблетки нурофена и проглотила их, запив водой из крана. Я боялась, что не усну, но, как только обезболивающее начало действовать, провалилась в сон.