Тайна Оболенского Университета

58. Идеология чудовищ

В конце девятнадцатого века идеологии материализма, рационализма, позитивизма, буржуазного общества и демократии активно противостояли друг другу. Период смены веков, ощущение нового времени, стремительно развивающаяся наука, теория Дарвина, эстетика Вагнера, расизм Гобино, психология Лебона и философия Ницше дают толчок к рождению нового мировоззрения. Его приверженцы стали считать человека частью более крупной общности, осуждали рационалистический индивидуализм либеральной общественности и распад социальных связей в буржуазном обществе.

Итальянский юрист и социолог Гаэтано Моска в труде «Правящий класс» разработал теорию, которая утверждает, что во всех обществах «организованное меньшинство» будет доминировать и властвовать над «неорганизованным большинством». Французский революционный синдикалист Жорж Сорель выступал за политическое насилие и пропагандировал радикальные меры для достижения революции и свержения капитализма и буржуазии через всеобщую забастовку. Итальянец Энрико Коррадини говорил о необходимости движения во главе с аристократами и антидемократами. Новая идеология распространяется по Европе, как чума: Испания, Португалия, Германия, Румыния, Италия... и имя этой идеологии — фашизм.

Общество Калокогатии по своей философии было куда ближе к фашизму, нежели высокоразвитой античности и гуманизму Возрождения. Прошла неделя с того вечера, как из Оболенки прогнали Диму, и за это время ректор Серов активно просвещал меня относительно тайного общества, вступить в которое мне предстояло. Так же, как и фашисты, калокагатцы считали, что править может лишь избранное меньшинство, которое вправе наказывать за инакомыслие. Полностью уверенные в своей правоте, они ставили себя, образованных, интеллектуально развитых, на несколько ступеней выше прочего народа.

— Постепенно мы придем к тому, что мир обретет гармонию, — сказал он как-то за ужином, который я приготовила для него и Селезневой. Эта парочка решила скрасить мой вечер, поэтому еще утром поставили перед фактом, что придут на мою утку с яблоками.
— И каким образом? — усмехнулась я, глядя в свой бокал с домашним лимонадом.
— Наши выпускники уже добились прекрасных успехов во всех сферах деятельности — аппарат президента, британский парламент, белый дом, Бундестаг... Лера, Калокогатия уже на пути к цели. Благодаря знаниям, навыкам и умениям, которые мы оттачиваем в Оболенке, наши выпускники умело влияют на принятие важных решений. Мы уже руководим! Все эти мелкие людишки только пешки в нашей большой игре.
— Вы пси-и-их, — на распев сказала я.
— Дерзишь? — прищурилась Селезнева.
— Имею право, разве нет? Мы же теперь вроде как коллеги... Хотя нет, я лучше! Вы же, Евгения Матвеевна, не дееспособны, в отличие от меня, — усмехнулась я, глядя, как Селезнева багровеет от злости. Я ударила эту гадюку по больному.
— Лера, я смотрю, ты стала зазнаваться, — недовольно проговорил Серов.
— Лера?.. Для вас я Валерия Андреевна!
— Слушай, девочка! Веди себя прилично. Слишком много на себя берешь. Тебя еще даже не посвятили в Калокагатию, — прошипел он.
— Это вопрос времени. Кстати, когда произойдет столь знаменательное событие?
— Через восемь дней. Сам Верховный тебя посвятит, — нехотя ответил ректор.

Я уже заметила, что ни он, ни Селезнева не горели желанием видеть меня в рядах своего тайного общества. Инициатива шла напрямую от Верховного. Это давало мне некоторую защиту, но главное было не перегнуть палку.

Наш ужин закончился довольно холодно. Селезнева и Серов были рады скорее удалиться из моего дома, а я вздохнула с облегчением, оставшись одна. Впереди была целая ночь вдали от омерзительных калокагатцев, чтобы подготовиться к новому испытанию.

На следующий день после завтрака Серов снял меня с первой пары под предлогом, что моя помощь нужна в корпусе с детьми-сиротами. Он ничего не объяснил, пока мы не поднялись в холл второго этажа, где детишки слушали сказку. Мы остановились в коридоре так, что отлично видели все, что происходило в холле, но нас не было ни видно, ни слышно.

— Смотри, Лера, чтобы вырастить этих детей, требуется уйма времени, денег и сил, но в результате они останутся дебилами, — с отвращением произнес Иван Викторович.
— Они не дебилы, как вы выразились! Это такие же дети, как все остальные, только с особенностями развития.
— Из них ничего полезного не получится, — равнодушно сказал ректор. — Ни интеллектуальная профессия, ни физическая сила. Да большая часть из них даже уборщиками нормально работать не смогут.
— Для чего они вам? Зачем вы привезли этих детей в Оболенку, если у вас нет ни грамма сочувствия?
— Идем...

Серов подхватил меня под руку и повел к пожарной лестнице, по ней мы спустились в подвал, а из него прошли в подземелье.

— Впервые ты спускаешься сюда на всех правах, а не прокрадываешься ночью, как раньше, — усмехнулся он.
— Как давно вам известно, что мы с Димой вели расследование? — спросила я, но мой вопрос остался без ответа.

Мы шли по слабоосвещенным коридорам, изредка встречая кого-то из обслуги. Как ни странно, ни у кого не вызвало удивления мое присутствие в тайном месте Оболенки. Я отлично помнила карту подземелья, которую составили с Димой, и прекрасно ориентировалась, чтобы понять, что Серов вел меня к лаборатории.

— Здесь у нас высокотехнологичная лаборатория, — Серов открыл те самые двери, за которые мы с Димой так и не попали. — Только представь себе, что раньше тут было подобие обычного кабинета алхимика! С ума сойти, какими безумиями занимались наши предшественники!

Моему взору предстало огромное светлое помещение, наподобие тому, какие бывают в фантастических фильмах. Вся работа происходила автоматически, на больших экранах на восточной стене отображались какие-то формулы и числа, а несколько человек в белых халатах, которых я никогда раньше не видела в Университете, отмечали что-то на электронных планшетах.

— Здесь мы создали новейшие лекарства против различного рода вирусов. А главное достижение — препарат, контролирующий раковые клетки в организме человека. В этом помогли разработки доктора Шолохова. О нем тебе должен был рассказывать твой майоришка. Видишь, какую пользу наша деятельность приносит обществу?
— Но вы же ничем этим не делитесь? Разработки Шолохова выкрали, чтобы получить лекарство от рака, но будете ли вы снабжать им больных?
— У Аристарха Борисовича была злокачественная опухоль, но, как видишь, он здоровей молодняка.
— Нет, я говорю не о членах вашего общества, а об обычных людях!
— Лера, не всем необходимы наши разработки. Представь на минуту алкоголика, который регулярно лупит свою жену, третирует детей, представляет опасность для соседей. Он заболевает раком, семья чувствует скорейшее освобождение... Ему нужно это лекарство?
— А разве вы имеете право решать, кому жить, а кому умереть?
— Да. В отличие от общей массы, этого безвольного стада, наше интеллектуальное меньшинство способно решать глобальные проблемы, — гордо произнес Серов и махнул рукой, чтобы я прошла в глубь лаборатории. — Видишь это? — он показал на две большие колбы с темно-красной жидкостью. — В правой — кровь человека четвертой группы с отрицательным резус фактором, в левой — полный аналог по химическому составу. Синтетическая кровь. Теперь дальше... Иди в тот зал.

Я прошла к узкой железной двери и, надавив на ручку, сдвинула ее в сторону. Комната, которая передо мной открылась, была похожа на огромный холодильник со множеством банок разной величины, в каждой из которых в бледно-желтом растворе плавали самые настоящие человеческие органы. У меня всегда была сильная нервная система, и я могла вынести подобное зрелище, не чувствуя рвотного позыва, но все равно стало противно.

— Практически все органы получены искусственным путем и работоспособны. Ты же знаешь, что подобное уже практикуют, но такие операции в мире единичны, они рискованны и стоят баснословных денег. Для нас заменить износившийся орган на новый... идеально работающий, как швейцарские часы, легко. У Ремизовой были проблемы с желудком — теперь их нет. С такой задачей мы уже сталкивались.
— Хотите обрести бессмертие?
— Бессмертие — миф, а вот продление жизни — это наука!

Я еще раз окинула взглядом комнату и хотела уже выйти, как увидела на столе стальной поднос, испачканный кровью, и скальпель. Он сказал, что практически все органы получены искусственным путем. Практически, но не все! Отвратительная и страшная догадка промелькнула в голове.

— Вы не ответили, Иван Викторович, зачем вам дети?
— Ланская... Ты же у нас умная, — мерзко, как гиена, улыбнулся он. — Эти дети ни больше, чем биологический материал. Они никому не нужны, родители от них отказались. Подобные существа только разрушают общество изнутри, привнося в него болезнь. Можно сказать, это их великое предназначение. Для каждого из них должно быть честью отдать свою плоть здоровому человеку...

«Мы народ господ и должны жестко и справедливо править. Я выйму из этой страны все до последнего. Мы должны осознавать, что самый мелкий немецкий работник расово и биологически в тысячу раз превосходит местное население» — говорил Эрих Кох, немецкий государственный деятель рейхскомиссар оккупированной Украины. Фашистская Германия активно пропагандировала идеи расизма, нарекая себя расой господ, которой вследствие естественного превосходства суждено повелевать низшими расами и недочеловеками.

-...поэтому биологический материал с этической точки зрения...

Я не слушала. Я не могла это слушать! Как это возможно, что в Университете, где скрупулезно изучают историю, философию и политологию, поддерживали идеи расизма и фашистское мировоззрение? Как возможно, что в двадцать первом веке, в стране, в которой менее чем за сто лет несколько раз радикально менялся политический строй, в стране, заплатившей страшную цену за победу над фашизмом, этот самый фашизм мог занимать умы кандидатов наук, докторов и профессоров?

Серов с упоением продолжал рассказывать про научные достижения ученых Оболенки и не сразу сообразил, когда я схватила со стола скальпель, шагнула к нему и приставила лезвие к горлу.

— Ланская, ты чего?! — испуганно вопросил он.
— Как думаете, хватит мне смелости провести скальпелем по вашей шее, а потом смотреть, как вы бьетесь в предсмертных судорогах? — прошипела я.
— Хватит. Еще как хватит. Несколько месяцев назад вряд ли бы, а вот сейчас... Твой майоришка неплохо над тобой поработал, сделал более дерзкой, смелой, уверенной. Но только тебе нет смысла марать руки в моей крови. Моя смерть ничего не решит. Я никто, всего лишь передаю поручения Верховного, или ты думаешь, это я приказал перевезти к нам этот выводок дебилов? Для меня это только лишняя морока, а вот ему хотелось, чтобы все необходимые материалы были под рукой.
— Мерзавец! — процедила я и плюнула в его омерзительную рожу. Серов был прав. Его смерть ничего не решит, разве что навредит мне самой. Я опустила скальпель и отшагнула. — Почему Селезневой удалили матку, почему не вырастили для нее новую?
— Да, ты просвещена очень хорошо, — вытирая щеку от моего плевка, протянул ректор. — Евгения была так же тщеславна, как твой отец. Ланской тобой гордился, постоянно рассказывал, каких результатов добилась его умница-дочурка. Селезнева хотела, чтобы ее ребенок превзошел тебя. Мы тогда разрабатывали новую ступень, думали усовершенствовать некоторые недочеты. Но в чем-то просчитались, и вышла неудача. Плод пришлось удалить вместе с маткой. Сейчас мы можем пересадить ей новый орган, но слишком велика вероятность, что ее ребенок будет обычным. Верховный объявил Селезневу недееспособной и запретил тратить на нее время, тем более ты созрела достаточно.
— Я не собираюсь рожать вам детей.
— Не переживай, пока никто не планирует использовать тебя. Сначала мы посмотрим на результаты Юлии. Возможно, придется что-то дорабатывать.
— Юлии? Я знала, что ее беременность ваших рук дело. Я видела ее в подземелье.
— А теперь будешь наблюдать за всем процессом, — криво улыбнулся Серов. — Пойдем наверх. Со второй пары я тебя не отпускал.

А второй парой была латынь. Я все время старалась избегать Захара, боясь подставить его перед сумасшедшей шайкой оболенцев. Мне достаточно было знать, что не все в этом чертовом университете окончательно свихнувшиеся психи. Иногда, в минуты одиночества, хотелось пойти к Нилову, излить душу и рассказать, как тяжело без Димы. Но я брала себя в руки, шла в спальню, выпивала таблетку снотворного и засыпала.

Вспоминать Диму я себе запрещала, потому что понимала — стоит о нем подумать, как все мое циничное мужество испарится. Я хотела закрыть тоску по любимому в самой глубине сердца, но не получалось, и приходилось просто делать вид, что держусь. У меня не было и тени сомнения, что Смирнов не оставил расследование, я была полностью уверена, что он ищет пути и возможности, чтобы меня спасти, но надеялась, что мой Индюк себя не подставит под удар.

На латынь я опоздала, но Захар ничего не сказал, лишь проводив до места недовольным взглядом, а вот после пары он попросил меня задержаться. Сначала я попыталась сделать вид, что не расслышала его просьбы, и стала торопливо собирать вещи, чтобы с общим потоком выйти из аудитории. Он позвал меня громче.

— Валерия, присядьте, — указал он на стул, а сам стал следить, как студенты выходят из аудитории, и только когда все вышли, заговорил: — Вику перевели из Москвы в областной город, даже не в центр. Ты что-нибудь об этом знаешь?
— Откуда?! Я не работаю в полиции, — огрызнулась я.
— Я уверен, что это дело рук Калокагатии, а раз ты теперь с ними...
— Захар, прошу, оставь это! Подумай о себе, о брате!
— О нем я как раз и думаю! Я тебе говорил, что не позволю им запудрить Юрке мозги. Он не останется в Оболенке, летом мы уедем в отпуск, а обратно не вернемся.
— Если ты его увезешь, то действительно можешь не вернуться... Захар, это страшные люди, и они сильнее нас.
— И что?! Вот так просто сдаться?
— Да, потому что мы проиграли!

Я яростно закинула на плечо сумку и вскочила с места. Не прощаясь с преподавателем, я вылетела из аудитории и чуть ли не бегом направилась к туалету. Лицо полыхало, щеки раскраснелись, мне требовалась ледяная вода. Открыв холодный кран на полную, я просто сунула под него лицо и держала под водой, пока кожа не замерзла до боли. Меня пугало, что Захар не собирался сдаваться, а я не могла его переубедить. Куда Юркиному брату тягаться с этими конченными мерзавцами? И мне он никак не мог помочь в том, что я задумала. Оставалась единственная возможность задеть за живое Калокагатию, но этот удар могла нанести только я. Серов сказал, что в тайное общество меня будет посвящать сам Верховный... так вот, я должна его убить!

Прошло еще три дня. Время инициации близилось, и пока оболенцы оставили меня в покое. Я больше не ходила в подземелье, не встречалась с Серовым и другими членами общества, у меня даже появилось слабое подобие свободы. Вот только все мои мысли теперь вертелись вокруг безумного плана — убить Верховного. Точнее никакого плана не было, я просто пообещала себе, что воспользуюсь первой попавшейся возможностью. Потом я думала о том, что будет дальше: остановит ли этих людей смерть предводителя? Приходила в голову еще более безумная мысль — занять его место. Король умер! Да здравствует король! Убив Верховного, я бы могла предложить себя на его место, и попробовала бы изменить Калокагатию изнутри. Но все это из области фантастики. Можно было надеяться лишь на то, что пока нового Верховного не изберут, в самом тайном обществе возникнет смута, которой воспользуется Дима, чтобы всех их раскрыть.

В очередной раз размышляя о том, смогу ли с легкостью убить человека, я сидела на лавочке перед столовой и наблюдала, как разгружают привезенные продукты. Тут мое внимание привлек один парнишка, который старательно таскал коробки, а сам то и дело озирался по сторонам. Присмотревшись получше, я его узнала, это был Сережа, брат Ларисы! Я была так ему рада, что хотелось стиснуть мальчишку в объятьях и расцеловать, но в то же время понимала, что нельзя засветить наше знакомство.

Делая вид, что интересуюсь процессом разгрузки продуктов, я подошла ближе к фургону и поинтересовалась у одного из грузчиков, привезли ли нам персики. Мужчина грубо ответил, что составлением заказов занимается не он и, водрузив на плечо ящик с надписью «крупы», поплелся к столовой. Зато Сережа меня заметил. Он отлично сыграл, без малейшей улыбки прошел мимо меня, но вдруг уронил корзину яблок. Как любой вежливый человек, я ринулась помогать их собрать, и тогда парень сунул мне небольшую желтую коробку.

— Лерка, код триста шестнадцать, — шепнул он.
— Какой код?
— Поймешь...

Я не стала больше ничего спрашивать, Сережа слишком рисковал. Как только яблоки были собраны, он понес коробку в столовую, а я направилась в сторону дома. Мне казалось, что за мной следят. Как настоящий параноик, первым делом я обошла весь дом, заглянула во все комнаты, проверила шкафы и прочую мебель, поднялась наверх и внимательно осмотрела спальню, после чего, закрывшись на замок от невидимых врагов, распечатала коробку. Ни записки, ни инструкции, только несколько небольших металлических микрофонов с клейким задником, серебряный кулон на цепочке и рация. Я взяла ее в руки, включила, но она потребовала код безопасности. Триста шестнадцать, как сказал Сережа... Сработало. Рация была настроена на один-единственный канал.

— Алло! — нажав кнопку вызова, сказала я. — Алло! Меня кто-нибудь слышит?

Тишина.

— Алло!

Тишина.

Я уже решила, что мой вызов не прошел. Может быть, глушители мобильных срабатывают и на рацию? И что теперь делать? Неужели последняя надежда...

— Лера! Лера, ты слышишь?!

Ларискин голос мгновенно реанимировал умирающую надежду. С глупой улыбкой я потянулась к рации.

— Лариса! Это я! Я слышу тебя! Как Дима?!
— Вот так, да? Нет, чтобы про меня спросить... Хм... Ну припомню тебе, Ланская! Ненаглядный твой на кухне бутеры варганит. Скажи, как мой братец? Все нормально?
— Да, он молодчинка!
— Отлично, а теперь слушай меня внимательно...
— Лера?!

Индюк был таким Индюком... Он не дал договорить Ларисе и вырвал у нее рацию, как я поняла по злачным ругательствам на заднем плане. Но все было неважно, главное — слышать его голос, знать, что с ним все хорошо! Глупая улыбка влюбленной дурочки давно играла на лице, а на душе теплым маслом разливалось приятное ощущение нужности возлюбленному. Я знала, что он переживал, но эгоистично приятно слышать волнение в его голосе.

— Дим...
— Лера, с тобой все в порядке? Тебе ничего не сделали?
— Нет, все хорошо, но это страшные люди. Дим, я была в лаборатории, я знаю, зачем им детишки!
— Ланская, выслушай внимательно! Мы тебя вытащим! Я смогу организовать операцию, но ты должна собрать улики. В кулоне, который тебе передали, камера. Она активна. Можешь его взять и помахать мне, хотя смотреть на твою задницу мне нравится...

Я схватила кулон, который лежал на кровати и, нахмурившись, внимательно посмотрела на небольшой темно-синий камень. Ну конечно, это и есть камера.

— Так ручкой помашешь? — усмехнулся Смирнов.
— Привет, — глупо улыбнулась я.
— Отлично. Надевай его и не снимай. Все, что записывается, идет нам на компьютер и может использоваться как улика. Микрофоны установи там, где считаешь нужным, но один носи с собой.
— У меня теперь свободный доступ в подземелье. Думаю, что смогу пройти в лабораторию.
— Отлично! Только, пожалуйста, будь осторожна. Пока я не могу быть рядом.
— Я справлюсь! — уверенно заявила я.
— Не сомневаюсь, Лерка. Ты у нас боец! В любом случае, мы тебя не оставим. Серов и его шайка могут мнить себя всесильными, но и у них можно найти слабое место.
— Дим, через пять дней меня инициируют. Я не знаю, что там будет, но посвящение собирается проводить Верховный!
— Верховный?!
— Да. Пока мне не сказали, что меня ждет и где все это пройдет, но думаю, что в том самом зале в подземелье.
— Шикарно! Там мы их и накроем. Лерка, ничего не бойся, я тебя вытащу!