whole life on the road.

3

- У ночных остановок своя атмосфера, - проговорила Ульяна и, подойдя к Мирону, накинула ему на плечи мастерку. - Представляешь, как на твоих глазах в сотый раз разводят мост Александра Невского, а ты стоишь и все это время наблюдаешь?

Девушка знала об этой его слабости: надевать темные вещи, прятать себя за очками и в карманы старых джинс, топтать старыми кедами улицы и следить за тем, как разводят величественные мосты каждую прохладную питерскую ночь. Власова  ходила с ним, изначально не понимая, что же он находит в этом процессе, и просто стояла рядом, глядя на быструю Неву за ограждениями. Она не искала в этом какой-то подтекст, мосты и мосты, пока наконец не осознала, что каждый вкладывает свой смысл в это, казалось бы, тривиальное событие для коренных жителей города.

- Ты ведь знаешь, что у меня свои причины за этим наблюдать.

Пока мост сведен - это монолит. Это поддержка и опора, это твердая земля под ногами, когда вокруг вода, это возможность куда-то попасть, куда-то в лучшее место. Как только мост разводят - пропадает опора, исчезает уверенность в том, что ты не утонешь, а далекое место становится недосягаемой мечтой. Так и с людьми, по крайней мере, в понимании Мирона: пока они вместе - им никто не помешает, не сможет сломить, не сможет сломать, пока есть вторая часть моста, он полезен, он выполняет определенные функции - только стоит пропасть нужному человеку - в другом больше нет смысла.

- Я знаю о тебе слишком много, - усмехнулась Ульяна. - Слишком много.

- Мне жаль, - коротко ответил Мирон, взглянув на нее.

- Жаль? То есть, ты жалеешь, что всякий раз открывался конкретно мне?

- Ты немного неправильно меня поняла, - произнес мужчина, взглянув на нее. - Мне жаль твою нервную систему, мне жаль твою психику, мне жаль твое время, которое ты тратишь на меня.

- Оставь это, - попросила девушка, обняв себя руками. - Не скорби по тому, чего не вернуть. Опирайся на прошлое, анализируй и меняйся, но не сокрушайся над тем, что никогда не примет даже другую форму, чтобы оказаться у тебя в руках. Ты сам мне это говорил.

Власова спокойно скажет, даже не признается, а просто упомянет в обычной разговоре, что Федоров многому ее научил: прятать обиды, не обращать внимания, сдирать маску после тяжелого рабочего дня, не шипеть, когда на раны под панцирем льют соленую воду. Она хорошо его знает - никто из них этого никогда не отрицал, но и не считали нужным как-то распыляться.

- Говорил. Я рад, что ты слушала и услышала.

- С тобой иначе нельзя.

Потому что он буквально во все горло орет в рупор, но его не слышит. Вроде бы слушают, но не понимают, о чем толкует этот странный лысый еврей на каком-то своем языке, медленно теряя голос - все прекрасно понимают, что когда-то Мирон замолчит: оставит рупор, прошьет себе рот стальными нитями, свяжет руки, вливаясь в толпу, идущую под молчаливый гимн немых масс.

- Мир, глупо просить о таком, я знаю, но, пожалуйста, не надо, хорошо? Ты уже все решил, но подумай еще раз, ладно?

Потому что Ульяна действительно боится его потерять, примерно, представляя, как каждый день ему сносят крышу идеи, как рвет на части внутренний конфликт, всякий раз тыкая его носом во все совершенное дерьмо. Да, Федорову похуй-похуй на это все, конечно - ровно до того момента, как он оказывается один на один с отражением в зеркале, поэтому ему проще переночевать у девушки даже на полу, чем встретиться со своим альтер-эго, которое, кажется, сквозь зеркальную поверхность может вытащить из него кишки, обсосать каждую косточку и, оставив на полу скелет в луже крови, выйти в свет под чужим именем.

- Я знаю, что у тебя творится пиздец, правда, - продолжила Власова, - Но ты справишься. Если не сможешь сам, у тебя всегда есть мы. И что бы ни произошло, что бы ты ни натворил, я буду тебя ждать. Для тебя двери моей квартиры всегда открыты. Веришь мне?

- Тебе верю, - кивнул Мирон. - Дай, пожалуйста, руку.

Она неуверенно протягивает ему свою холодную ладошку, через пару мгновений чувствуя, как ее охватывает такое до глупой улыбки привычное тепло - после Ульяна уже прижата к мужскому телу, пока ее обнимают родные руки. Девушка может так сказать после такого количество времени, проведенного вместе, после литров алкоголя и скуренных сигарет, после её слез у него на плече и его рассказов о заебанности у нее на груди.

- Мосты разводятся, Уля, но в последствии все равно становятся единым целым. Они теряют свой смысл, потому что так нужно.

- Мир, ты не мост, - произнесла она, выдохнув.

Он - это Петербург. Город с бурной рекой, испещеренный каналами, словно морщинами на заметно постаревшем лице грозного мужчины с голосом, сквозь который слышны завывания ветра; город на болоте, в гиблом месте, но такой гордый, порой, даже зазнавшийся, но все еще прекрасный; город со своими недостатками и тараканами в голове - град Петра остается интересным, держит марку загадочности, местами, темной тайны, скрытой за пыльными ураганами лет, осыпанной песком времени, которое здесь струится сквозь пальцы. Мирон - это головоломка, которую никто не может решить, считая у нее просто нет ответа. Аксиома.

- В тебе всегда был, есть и будет смысл. Всегда.

Федоров кивнул, уткнувшись носом в её светлую макушку - вокруг царила особенная ночная тишина, у которой действительно своя атмосфера.