Sing Me to Sleep

6.4

Ноги Антона были полностью в синяках после первой попытки покататься на коньках, а руки и коленки болезненно ныли. Часов в шесть он с ребятами приехал на большой некрытый каток в Сокольниках. Народу было не то, чтобы много, так как был будний день, хоть и вечер. Антон с грустью отдал на прокате коньков свою чуть ли не последнюю тысячу, с чего и грустил. Неважно, что она к нему вернётся через некоторое время, когда он сдаст коньки назад, ведь прямо сейчас он расставался с ней, и это было главным. Дима и Серёжа упорно держали его под руки и пытались катить за собой. Сначала Шастун упирался, даже пытался кричать и постоянно падал, но через час наловчился, и, по крайней мере, целоваться с катком перестал. -Я лечу-у-у! - завизжал Антон, когда друзья толкнули его вперёд, и парень поехал на своих двоих самостоятельно, - только остановите меня кто-нибудь! А ещё Антон уверен, что скоро проснётся больным, так как катался он только в нескольких свитерах и шарфе. Было около минус семи, шёл снег, и заболеть можно было на раз-два. Но его это мало беспокоило. Он чувствовал себя счастливым. На этом льду, с разъезжающимися ногами, с красными щеками, со сбитыми в кровь ладонями и с друзьями под боком. Сейчас это было то, что нужно, то, что могло отрезвить и дать хорошего пинка на будущее. От катка отходил лёд, а щеки пылали, и это создавало атмосферу какого-то праздника и счастья. И в кафе около катка Антон делает то, что потом не простит себе ещё долгое время. -Ты раньше так любил всякие булочки и выпечку, - с жалостью произносит Дима, протягивая ему одну из таких - с ветчиной и сыром, судя по запаху. Антон ломается, но все же берет её чуть подрагивающими от холода пальцами и вздыхает, думая явно о чем-то нехорошем. А потом просто берет и кусает, надеясь, что это пройдёт быстро и без последствий. Через секунду парень понимает, что ничего вкуснее в его жизни попросту быть не может. Шастун всячески пытается обмануть свой мозг, заставив его думать, что это совсем не то, что он видит, и что это далеко не еда, и, вроде как, у него это выходит. После трёх-четырёх, хоть и неторопливых, укусов тошнота не приходит, а во рту стоит прекраснейший вкус еды . Дима и Серёжа молчат, кажется, не ожидав такого поворота, и даже не знают, что можно сказать другу. Оставшуюся от неё половину Антон осилить все же не может и отдаёт Позову, чтобы тот доел её. А, может, и может осилить, но понимает, что чем больше съел - тем больше придётся наказать себя. Домой друзья возвращались в одиннадцать вечера, усталые, но довольные. Разговаривать не было сил, ноги и руки болели, а спину иногда ломило. Ребята расселись на свободные места в полупустом вагоне и прикрыли глаза, надеясь, что не проспят "Проспект Вернадского" или "Юго-Западную". Ночью Антон лежал и смотрел на играющий свет из окна на потолке. Шторы он почему-то в последнее время принципиально не закрывал. Иногда, если лечь на самый край и подвинуться вперёд, то можно было увидеть большое и бескрайнее синее небо. Парень смотрел на него и думал. Вдруг, где-то там вдалеке, на небе, есть тот, кто сейчас точно так же лежит и думает об этом. Чуть мерцающие звезды на темно-синем полотне, редкие облака и что-то невесомое окружало парня в такие моменты. Антону резко переставало хотеться спать. К тому же, за этой красотой можно было наблюдать только в линзах. Ночь шла, а он все лежал и смотрел, думая о чем-то своём и хорошем. Думал о Димке, о Серёже, о маме с Костей, о Грише, Витольде, Паше, Филе, о тех, с кем не виделся так давно, как они. И почему-то об Арсении Сергеевиче. Наверное, он сейчас не видит этой красоты. Парень ужасно хотел бы показать ему то, что видит, ткнуть пальцем на далекие звезды, восхищаясь их блеском. В чувство Шастуна привёл будильник. Шесть утра, а он так и не сомкнул глаз, летая где-то между Большой медведицей и Кассиопеей.