— Ты уверена? Я ведь тоже парень, Т/и, я не ангел, — хрипит Джин, смотря в дверь твоей спальни, у него в голове уже картинки из камасутры, хочется рыдать и биться от бессилия, какая ты в его руках доверчивая, но не менее соблазнительная.
— Я тоже, — пожимаешь плечами, поднимая голову вверх. — Уверена, покажи мне, — вопреки словам, твой голос дрожит, как и всё тело, потому что ладони в объятиях держат родные, но будут касаться везде.
Джин понимает, что неосознанно давно мечтал вот так положить тебя на спину под себя и гладить, своими большими руками ощущать дрожь и податливость, слышать твои стоны, видеть взгляд полный доверия и лёгкого страха.
— Если парень будет осторожен и нежен, ты забудешь о том, что это мерзко или некрасиво, — наклонившись, шепчет он тебе на ухо, пока ладони расставлены по обе стороны от головы. Он смотрит внимательно тебе в глаза, видя там желание под лёгкой дымкой испуга. – Он будет находить места, где тебе больше всего приятно, — Джин ведёт от плеч вниз и сжимает ладонями грудь, подавляя свой же стон от того, как же приятно в руках, мягко, он хочет почувствовать кожу, какая она там горячая, нежная, но всё ещё чувствует себя извращенцем.
Ты кусаешь губу, потому что волна испуга и возмущения накрывает твоё тело, он трогает там, где никто не касался, даже ты никогда не думала, что это будет приятно настолько, что горячий пот и крупная дрожь пронзят резко все тело от лёгкого испуга и возбуждения.
— Можно? — неуверенно спрашивает Джин, расстёгивая пару пуговок на твоей свободной рубашке, а ты киваешь, хотя безумно стыдно, сразу же хочется прикрыться, но восхищённый стон парня и его надломленные брови отвлекают немного и успокаивают. — За что ты так со мной? — немного жалостливо, с каплей злости говорит Джин, наклоняется и целует.
Ты теряешь весь воздух из лёгких, ахаешь и неожиданно скулишь на высоких нотах, тут же стесняясь этих звуков. Потому что губы Джина на чувствительной коже – это взрыв мозга, это сотни ударов тока, и все идут в низ живота. От этого прикосновения хочется поджать пальцы на ногах и часто дышать, откинув голову, а ещё ты хочешь больше теперь, ещё и ещё получать его губы на сосках, тёмных ореолах вокруг, чтобы ещё ладонью он сжал, сильнее, ближе его голову притягиваешь, зарываясь в копну волос и часто дышишь. Джин слегка усмехается, смотря на твою реакцию.
Этот невинный румянец его заводит, твоя грудь между губ нежная, чувствительная, член в штанах дёргается, слушая твои неумелые, но искренние стоны, которых ты пугаешься и стесняешься, прикрывая рот руками, а потом снова ныряешь в его волосы, перебирая их и часто дыша.
У Джина самого руки трясутся, он ведёт ниже, безумно тебя хочет, потому что в голове уже ничего другого не остаётся, кроме как мысли «она моя», теперь зажёгся в нём собственник, который ведёт к промежности, сквозь лёгкие шорты нажимает туда, где должен быть клитор.
Ты задыхаешься, глотаешь воздух, но его всё равно мало, ты хочешь сопротивляться, прикрываться и отталкивать, потому что стыдно, всё это плохо, но так хорошо, что просто молишь, лишь бы он не останавливался.
— Что тебе ещё показать? — у Джина бесстыже дрожит хриплый голос, у него голова кружится от твоего тела и сладкой кожи, он так тебя хочет, но чёртова девственность, кажется, была создана дьяволом, чтобы делать первый секс равным греху и тут же наказывать болью.
— Не останавливайся, пожалуйста, — шепчешь ты, теперь смущая самого парня своим несмелым голосом, румянцем и красными искусанными губами. Джин не думал, что все произойдёт вот так спонтанно, надеялся морально к этому подготовиться, поэтому сбит с толку, потому что должен поступить правильно, чтобы не разбить твоё сердце. Он хочет спросить ещё раз, уверена ли ты, но опережаешь его, немного закатывая глаза и неловко выдаёшь: — Я уверена, только не прекращай. Мне страшно, но когда-то это должно произойти.
Джин стягивает шорты с бельём, смотря на милый лобок с тёмными завитками, они вызывают у него только улыбку, а твоя попытка свести ноги ещё сильнее. Это так по-девичьи стеснительно, что в груди, кажется, сердце растаяло и сладкой нутеллой потекло по венам. Он целует тебя наконец, как всегда этого хотел, без языка, лишь переминая по очереди губы, он приспускает пока штаны, приставляя член ко входу, но не спешит, водит головкой, ощущая, какие вы мокрые и безумно возбуждённые.
Он целует и удивляется, чувствуя, как ты сама напираешь, немного приподнимая голову и смакуешь его губы, немного оттягивая, облизываешь их, а потом, часто дыша, отстраняешься.
— Я что-то делаю не так? — хмуришься, а у Джина мозг улетает на ближайшем рейсе в космос, потому что нельзя быть такой милой.
— Ты слишком хорошо целуешься для той, у которой поцелуи были самой мерзкой вещью на свете, — он смотрит, как ты отводишь взгляд, часто дыша, потому что в животе скопилось безумное волнение, от которого напряжено всё тело, ты хочешь продолжения, потому что Джин до взрыва мозга прекрасен и делает всё аккуратно, приятно, снося крышу, но так страшно, что вопить хочется, хотя назад дороги нет.
— Потому что это ты, — говоришь тихим бубнежом, а Джин лишь чмокает в щёку, улыбаясь из-за нахлынувших чувств.
— Будет больно.
— Я знаю.
— Ты...
— Да, я уверена, Джин, — ты хотела бы воскликнуть громче, но в доме всё ещё родители, которые чудом не проснулись от твоих стонов, либо они очень понимающие люди.
На выдохе Джин толкается, старается делать это медленно, думая, что уменьшит боль, но ты всё равно жмуришься, смотришь куда-то в сторону и стискиваешь зубы. Парень даже не подозревает, как это больно, но толкаться в такую узость тоже непросто, он понимает, что быстрее и не получится, иначе сам умрёт от того, как стенки сжимают головку. В ней пульсация безумная, он готов уже излиться, но всё же до самого основания входит, выходя на пару сантиметров и снова проталкивается.
Он больше не может, его мужское достоинство под угрозой, потому что ещё пара толчков, и он выходит из тебя, кончая на живот с протяжным стоном и слышит твой облегчённый выдох, сваливаясь на бок. Ты тут же жмёшься к его груди и тихо шмыгаешь носом.
— Очень больно? — гладит по голове, по спине, целует в лоб, лишь бы не видеть на твоих щеках слёзы.
— Больно, — тихо говоришь.
— Прости.
— Придурок, это не твоя вина, — бьёшь его кулаком по груди, слегка смеясь с вашей глупости. Никто не говорил, что в первый раз будут радужные фейерверки, но ты не ожидала, что приятно совсем не будет, а боль еле терпимая. Вы смеётесь оба от лёгкой неловкости, а потом Джин притягивает тебя для поцелуя, и всё встаёт на свои места. Тебе приятно, сладко от его губ, всё пережитое отходит на второй план, пока его ладони глядят поясницу, и ты понимаешь, что твой первый поцелуй был правильным, но просто не с тем человеком.
