Дождь не щадит светлых прядей вчера вымытых волос Чимина, спутывает их, целуя щеки украдкой, а Пак мчится по освещенным неоновыми вывесками улицам Сеула, прячась под козырьками, выискивая вход в кинотеатр, где должно через семь минут состояться свидание с ненавистной ему Дживу. Сквозь стекло панорамного окна кинотеатра проглядывается мутный силуэт девушки, стоящей, скрестив руки на груди, постукивающей каблучком по полу, мерзко дующей лоснящиеся блеском губы. Пака передергивает и от холода, и от отвращения к этой девице, имя которой первым пришло ему на ум при разговоре с тобой, когда Чим был вынужден соврать.
— Ты опоздал, — цокает языком, а юноше, при всем его уважении к женскому полу, коий в случае с Дживу невозможно назвать прекрасным, хочется цокнуть ей камнем по размалеванному лицу. — Ладно, ничего страшного. Я уже взяла нам билеты на последний ряд, — играет бровями, лежащими на блестящем лбу, точно шланги меж грядей в огороде. Пак давит натянутую улыбку, умоляя себя дожить до окончания сеанса, судя по всему, какой-нибудь бабской мелодрамы, а после, прийди домой, отшлепать твой сочную задницу, так не кстати возбудившую юношу этим утром.
Фильм как нельзя более скучный, актеры играют на отъебись, и Пак уже решает удобнее устроиться в кресле, чтобы подремать после трудного дня, как вдруг чужая наглая рука укладывается на его колено. Чимин заметно напрягается, пытаясь сбросить ладонь с ноги, но та, не унимаясь, ползет по бедру и сжимает с силой вялый член парня. Юноша шипит и отталкивает Дживу, с недовольным видом возвращающуюся к просмотру, кажется, самой ей надоевшей мелодрамы.
— Ты такой скучный, — скрещивает руки, больше похожие на когтистые лапы из-за вульгарного маникюра. — Даже не пристаешь ко мне, а я так надеялась, — хлопает длиннющими накладными ресницами, которые Паку отодрать голыми руками хочется.
— Шлюха, — цедит еле слышно для самого себя, отодвигаясь и убирая руку с подлокотника.
— Как говорится, если Магомед не идет к горе, то гора идет к Магомеду, — хихикает, а у Чимина выражение лица а-ля «пристрелите эту тупую суку, пожалуйста». — Так что я попытаю удачу снова, — лапа Дживу ныряет под резинку джинс, готовит проникныть под белье, однако, Чим тормозит любые попытки домогательств и мысленно проклинает себя за то, что вообще пошел сюда. От собственных вполне справедливый мыслей Пака отвлекают жалящие поцелуи вздутых губ девушки, от которых воротит. Дживу засасывает чистую кожу юноши, и на ней рисуются безобразные фигуры засосов, кровоточащих пятен. Шалавистая мадемуазель тянется к лицу Чима, едва прикасается к цветущим вишневым губам, как парень, негодуя, отталкивает ее больно в грудь ладонью.
— Что ты, черт побери, вообще творишь? — парень вскакивает с нагретого места, привлекая к себе внимание немногочисленных посетителей кинотеатра. — Больная, — Пак более не пытается быть учтивым терпилой. Он почти плюет в охеревшую девку и пулей уносится из зала, покрываясь трехэтажным матом свою нерешительность в желании раскрыть перед тобой все карты, поклясться в вечной любви и, черт побери, трахнуть за все годы воздержания, плевав, что инцест уголовно наказуем.
Дождь не перестает лить, да и хер с ним, а парень, не боясь за растрепанную шевелюру, бежит домой, снося визжащих баб с зонтиками, шлепающих по лужам на шпильках, ибо на сердце как-то тяжело, неспокойно. В области груди больно щемит, и это тоже нехороший звоночек.
* * *
Ты предполагала, что будет больно. Да что там, ты страдаешь и морально, и физически именно с того момента, как увидела в старшем брате не только родственника, но и симпатичного, нет, охуенно красивого парня. Но не настолько, что сознание из тебя эта боль вышибает дробью. К такому тебя жизнь не готовила.
Тебя не отпускает приступ с самого ухода Чима из дома. Окровавленные лепестки проталкиваются через глотку, вылетая наружу, стопорят дыхание, делая его практически не возможным. Ты плачешь, обессиленно упав на колени, а слезы пахнут розовыми цветками. Любимыми Чимина. Дживу кусает лебединую шею юноши, метки отпечатывает, а тебя сворачивает в узел на полу, коробит и выжигает сердце изнутри ревность вперемешку с действием смертельной болезни.
Ты на грани безсознательного состояния. Мечешься меж жизнью и смертью, стискивая зубы, давясь проклятыми лепестками. Слышишь раздражающий писк в ушах, а перед глазами темнеет опасно. Теперь тебя поглощает мрак...
* * *
Юноша ломится в дверь, чувствуя неладное, а ключи весело побрякивают в кармане куртки, которую он, блять, забыл дома. Парень делает глубокий вдох, а затем, обещая мысленно себе и родителям подработать летом, дабы поставить новую дверцу, выбивает ее с ноги, как в эпичных американских триллерах.
Дежавю, чувство ненависти к самому себе, страх и отчаяние смешиваются воедино, когда Пак вновь замечает тебя, распластавшуюся на полу в прихожей. Посиневшие в миг губы дрожат, руки — тоже, а во рту пересохло. Чим наклоняется над тельцем, целует щеки, шепча извинения, а по его стекают слезы, наполненные болью разрывающегося сердца. Теперь он понимает, каким был идиотом, как ты страдала, увидев его с другой. Теперь он понимает все. И то, что поцелуй истинной любви тебя не спасет.
Пальцы клацают по кнопками, набирая телефон скорой помощи, а спустя десять минут тебя забирают врачи, принимая из рук брата. Пак рвется поехать с тобой, даже гонится за машиной с криком, полным отчаяния, но дозволено увидеть тебя ему будет лишь утром.
Теперь его главной целью является дожить до утра.
