Луна и грош Сомерсет Моэм

5

В течение лета я довольно часто виделся с миссис Стрикленд.  Я  посещал
ее приятные интимные завтраки и  куда  более  торжественные  чаепития.  Мы
искренне симпатизировали друг другу. Я был очень молод,  и,  возможно,  ей
льстила мысль, будто она руководит моими первыми  шагами  на  многотрудном
поприще литературы, мне же было приятно сознавать,  что  есть  человек,  к
которому я всегда могу пойти с любыми моими заботами  в  уверенности,  что
меня внимательно выслушают и дадут разумный совет. У миссис Стрикленд  был
дар сочувствия. Прекрасное качество,  но  те,  кто  его  сознает  в  себе,
нередко им злоупотребляют;  с  алчностью  вампира  впиваются  они  в  беды
друзей, лишь бы найти применение своему таланту. Они  обрушивают  на  свои
жертвы сочувствие, оно бьет точно нефтяной фонтан, еще хуже  запутывая  их
дела. На иную грудь  пролито  уже  столько  слез,  что  я  бы  не  решился
увлажнять ее еще своими. Миссис Стрикленд не  злоупотребляла  этим  даром,
но, принимая ее сочувствие, вы явно  доставляли  ей  радость.  Когда  я  с
юношеской  непосредственностью  поделился   этим   наблюдением   с   Розой
Уотерфорд, она сказала:
   - Молоко пить приятно, особенно с бренди,  но  корова  жаждет  от  него
избавиться. Разбухшее вымя - пренеприятная штука.
   У Розы Уотерфорд язык был, как  шпанская  мушка.  Никто  не  умел  злее
съязвить, но, с другой стороны, никто не мог наговорить более милых слов.
   В миссис Стрикленд мне нравилась еще одна черта - ее  умение  элегантно
жить. В доме у нее всегда было  очень  чисто  и  уютно,  повсюду  пестрели
цветы, и кретон в гостиной, несмотря на строгий рисунок, выглядел светло и
радостно.  Кушанья  у  нее  были  отлично  приготовлены,  стол   маленькой
артистичной столовой - изящно сервирован, обе горничные щегольски одеты  и
миловидны. Сразу бросалось в глаза, что миссис  Стрикленд  -  превосходная
хозяйка. И уж, конечно, превосходная мать. Гостиную украшали фотографии ее
детей. Сын Роберт,  юноша  лет  шестнадцати,  учился  в  Регби;  на  одной
фотографии он был снят во фланелевом спортивном костюме, на  другой  -  во
фраке, со стоячим воротничком. У него, как и у матери, был  чистый  лоб  и
красивые  задумчивые  глаза.  Он  производил  впечатление   чистоплотного,
здорового, вполне заурядного юноши.
   - Не думаю, чтобы он был очень умен, - сказала  она  однажды,  заметив,
что я вглядываюсь в фотографию, - но зато он добрый и славный мальчик.
   Дочери было четырнадцать лет. Ее волосы, темные и густые, как у матери,
волнами спадали на  плечи.  И  у  нее  тоже  лицо  было  доброе,  а  глаза
безмятежные.
   - Они оба - ваш портрет, - сказал я.
   - Да, они больше похожи на меня, чем на отца.
   - Почему вы так и не познакомили меня с вашим мужем? - спросил я.
   - Вы этого хотите?
   Она улыбнулась - улыбка у нее и  правда  была  прелестная  -  и  слегка
покраснела.  Я  всегда  удивлялся,  что  женщина  ее  возраста  так  легко
краснеет. Но наивность была, пожалуй, главным ее очарованием.
   - Он ведь совсем чужд литературе, - сказала она. - Настоящий обыватель.
   Она сказала это без  тени  пренебрежительности,  скорее  нежно,  словно
стараясь защитить его от нападок своих друзей.
   - Он служит на бирже, типичнейший биржевой маклер. Вы с  ним  умрете  с
тоски.
   - Вы тоже скучаете с ним?.
   - Нет, но ведь я его жена. И я очень к нему привязана.
   Она улыбнулась, стараясь скрыть свое смущение, и  мне  показалось,  что
она боится, как  бы  я  не  отпустил  какой-нибудь  шуточки  в  духе  Розы
Уотерфорд. Она помолчала. В глазах у нее светилась нежность.
   - Он не воображает себя гением и даже не очень  много  зарабатывает  на
бирже. Но он удивительно хороший и добрый человек.
   - Думаю, что мне он придется по душе.
   - Я приглашу вас как-нибудь отобедать с нами в семейном кругу, но  если
вам будет скучно, пеняйте на себя.