Луна и грош Сомерсет Моэм

19

Я не известил Стрева о своем приезде, и когда он открыл  дверь  на  мой
звонок, то в первое мгновение не узнал меня. Затем издал ликующий вопль  и
потащил в мастерскую. Право же, приятно, когда тебя так пылко встречают!
   Жена его что-то шила, сидя у печки, и  поднялась  мне  навстречу.  Дирк
представил меня.
   - Ты помнишь, - обратился он к ней, - я много рассказывал тебе о нем? -
И ко мне: - Почему ты не написал,  что  приезжаешь?  Давно  ли  ты  здесь?
Надолго ли? Ах, если бы ты пришел часом раньше, мы бы вместе пообедали.
   Он засыпал меня вопросами, усадил в кресло,  похлопывал,  точно  я  был
подушкой, настойчиво потчевал вином, печеньем, сигарами. Он никак  не  мог
оставить меня в покое,  без  конца  сокрушался,  что  в  доме  нет  виски,
бросился варить для меня кофе, не знал, как бы еще  меня  приветить,  весь
светился радостью, хохотал и от избытка чувств отчаянно потел.
   - Ты ничуть не переменился, - сказал я, с улыбкой глядя на него.
   У Дирка была все та же  нелепейшая  внешность.  Маленький,  толстый,  с
короткими ножками и, несмотря на свою  молодость  -  ему  было  не  больше
тридцати лет, - уже изрядно плешивый. Лицо у него было совершенно круглое,
отличавшееся яркими красками - белая кожа, румяные щеки  и  очень  красные
губы. Он постоянно носил большущие очки в золотой  оправе,  глаза  у  него
были голубые и тоже круглые, а брови  до  того  светлые,  что  он  казался
безбровым. Он напоминал жизнерадостных толстых  торговцев,  которых  любил
писать Рубенс.
   Когда я сказал, что собираюсь прожить некоторое время в  Париже  и  уже
снял квартиру, он осыпал меня упреками за то, что я  заранее  не  дал  ему
знать об этом. Он сам подыскал бы мне жилье,  ссудил  бы  меня  мебелью  -
неужто я и вправду  уже  потратился  на  покупку?  -  и  помог  бы  мне  с
переездом. Он вполне серьезно считал недружественным поступком то,  что  я
не воспользовался его услугами. Между тем миссис  Стрев  молча  продолжала
штопать чулки и  со  спокойной  улыбкой  прислушивалась  к  тому,  что  он
говорил.
   - Как видишь, я женат, - внезапно объявил Дирк, - что ты скажешь о моей
жене?
   Он смотрел на нее бесконечно нежным взглядом и поправлял очки, так  как
от пота они то и дело соскальзывали на самый кончик носа.
   - Ну скажи на милость, что я могу тебе ответить? - рассмеялся я.
   - Полно тебе, Дирк, - улыбаясь, вставила миссис Стрев.
   - Разве она не чудо? Говорю тебе, Друг мой, не теряй  времени,  женись,
женись как можно скорее. Я счастливейший из  смертных.  Посмотри  на  нее.
Разве это не готовая картина? Шарден, а? Я видел всех мировых красавиц, но
никогда не видел женщины красивее мадам Стрев.
   - Если ты не угомонишься, Дирк, я уйду.
   - Mon petit choux [крошка ты моя (франц.)], - отвечал он.
   Она слегка покраснела, смущенная страстью, слышавшейся в его голосе. Из
его писем я уже знал, что он без памяти влюблен в жену,  а  теперь  и  сам
убедился, что он с нее глаз не сводит. Любила ли она его, об этом я судить
затруднялся. Бедняга Панталоне вряд ли мог внушить  пламенную  любовь,  но
глаза ее улыбались ласково, и под ее сдержанностью,  возможно,  скрывалось
глубокое чувство. Я  не  заметил  в  миссис  Стрев  пленительной  красоты,
которую видел его взор, опьяненный любовью, но была в ней  какая-то  тихая
прелесть. Отлично сшитое,  хотя  и  скромное,  серое  платье  не  скрывало
удивительной стройности ее высокой фигуры.  Впрочем,  эта  фигура,  должно
быть, была привлекательнее для скульптора, чем для портного.  Свои  пышные
каштановые волосы миссис Стрев зачесывала с изящной простотой; лицо у  нее
было бледное, с правильными, хотя и не очень значительными чертами.  В  ее
серых  глазах  светилось  спокойствие.  Я  не  назвал  бы  ее  не   только
красавицей, но  даже  хорошенькой,  и  все-таки  Стрев  не  без  основания
упомянул о Шардене, - она странным образом напоминала ту милую хозяюшку  в
чепце и фартуке, которую обессмертил  великий  художник.  Не  было  ничего
легче, как представить себе ее  хлопочущей  среди  горшков  и  кастрюль  с
обстоятельностью, которая сообщает  нравственную  значимость  домоводству,
более того, возводит его в ритуал. Впечатления занятной или умной  женщины
она не производила, но что-то в ее спокойной  серьезности  возбуждало  мой
интерес.  В  ее  сдержанности  мне  мерещилась  какая-то   таинственность.
Странно, что она вышла замуж за Дирка Стрева. И хотя она была англичанкой,
я никак не мог себе представить, из какого  она  круга,  какое  воспитание
получила и как жила до замужества. Она почти все время молчала,  но  голос
ее, когда ей случалось вставить несколько слов в разговор, звучал приятно,
и манеры у нее были естественные.
   Я спросил Стрева, работает ли он.
   - Работаю? Да я пишу лучше, чем когда-либо!
   Он повел рукой в сторону неоконченной картины на мольберте.
   Я невольно вздрогнул.
   Дирк писал  кучку  итальянских  крестьян  в  одежде  жителей  Кампаньи,
расположившихся отдохнуть на церковной паперти.
   - Ты это сейчас пишешь? - спросил я.
   - Да. И модели у меня здесь не хуже, чем в Риме.
   - Не правда ли, как красиво? - сказала миссис Стрев.
   - Моя бедная жена воображает, что я великий художник.
   За конфузливым смешком он, довольно  неудачно,  попытался  скрыть  свое
удовольствие. Глаза его остановились на мольберте. Странное дело, как  его
критическое  чутье,  такое  безусловное  и  точное  в   отношении   других
художников,  удовлетворялось  собственной  работой,  невероятно  пошлой  и
вульгарной.
   - Покажи и другие свои картины, - сказала миссис Стрев.
   - Хочешь посмотреть?
   Дирк Стрев, столько выстрадавший от насмешек своих собратьев,  в  жажде
похвал и в наивном самодовольстве тут же согласился показать свои  работы.
Он поставил передо мной  картину,  на  которой  два  курчавых  итальянских
мальчика играли в бабки.
   - Правда, это прелесть что такое? - спросила миссис Стрев.
   Он показал мне еще множество картин, и я убедился, что  в  Париже  Дирк
писал те же самые избитые, псевдоживописные сюжеты, что и в Риме. Все  это
было фальшиво, неискренне, дрянно, а  между  тем  свет  не  знал  человека
честнее,  искреннее,  чище  Дирка  Стрева.   Как   разобраться   в   таком
противоречии?
   Не знаю, почему мне вдруг взбрело на ум спросить:
   - Скажи,  пожалуйста,  не  встречался  ли  тебе  случайно  некий  Чарлз
Стрикленд, художник?
   - Неужели ты его знаешь? - вскричал Дирк.
   - Это негодяй, - сказала миссис Стрев.
   Стрев рассмеялся.
   - Ma pauvre  cherie!  [бедняжка  ты  моя  (франц.)]  -  Он  подбежал  и
расцеловал ей обе руки. - Она его не выносит.  Как  это  странно,  что  ты
знаешь Стрикленда!
   - Я не выношу дурных манер, - сказала его жена.
   Дирк, все еще смеясь, обернулся ко мне.
   - Я тебе сейчас объясню, в чем дело. Как-то я позвал его посмотреть мои
работы. Он пришел, и я вытащил на свет божий все, что у меня было. - Стрев
запнулся и с минуту молчал. Не знаю, зачем он начал этот рассказ,  который
ему было тошно довести до конца. - Он посмотрел на мои работы и ничего  не
сказал. Я думал, он приберегает свое суждение под конец. Потом я  все-таки
заметил: "Ну вот и все, больше у меня ничего нет!"  А  он  и  говорит:  "Я
пришел попросить у вас взаймы двадцать франков".
   - И Дирк дал! - с негодованием воскликнула миссис Стрев.
   - Признаться, я опешил. Да и не люблю я отказывать. Он сунул  деньги  в
карман, кивнул мне, сказал "благодарю" и ушел.
   Когда Дирк Стрев рассказывал эту историю,  на  его  круглом  глуповатом
лице было написано такое бесконечное удивление, что трудно было удержаться
от смеха.
   - Скажи он, что мои картины плохи, я бы не обиделся, но  он  ничего  не
сказал - ни слова!
   - А ты еще рассказываешь об этом, - заметила миссис Стрев.
   Самое печальное, что  мне  больше  хотелось  смеяться  над  растерянной
физиономией Дирка, чем негодовать на то, как Стрикленд обошелся с ним.
   - Я надеюсь, что больше никогда его не увижу, - сказала миссис Стрев.
   Стрев рассмеялся и пожал плечами. Обычное благодушие  уже  вернулось  к
нему.
   - Так или иначе, а он большой художник, очень, очень большой.
   - Стрикленд? - воскликнул я - Тогда это, наверно, не тот.
   - Высокий малый с рыжей бородой. Чарлз Стрикленд. Англичанин.
   - У него не было бороды, когда я встречался с ним, но если он  отрастил
бороду, то, надо думать, рыжую. Мой Стрикленд начал  заниматься  живописью
всего пять лет назад.
   - Это он. Он великий художник.
   - Не может быть!
   - Разве я когда-нибудь ошибался? - спросил  Дирк.  -  Говорю  тебе,  он
гений. Я в этом не сомневаюсь. Если через сто лет  кто-нибудь  вспомнит  о
нас с тобой, то только потому, что мы знали Чарлза Стрикленда.
   Я был поражен и взволнован до  предела.  Мне  внезапно  вспомнился  мой
последний разговор со Стриклендом.
   - Где можно посмотреть его работы? Он имеет успех? Где он живет?
   - Нет, успеха он не имеет.  Думаю,  что  он  не  продал  еще  ни  одной
картины. О них кому ни скажи - все смеются. Но я-то знаю, что  он  великий
художник. Ведь и над Манэ в свое время смеялись. Коро в жизни не продал ни
одной из своих работ. Я не знаю адреса Стрикленда, но могу  устроить  тебе
встречу с ним. Каждый вечер в семь часов он бывает в кафе на улице  Клиши.
Мы можем завтра сходить туда.
   - Я не уверен, что он захочет меня видеть. Я напомню ему то, о  чем  он
старается забыть. Но все равно я пойду. А можно посмотреть его работы?
   - У него - нет. Он тебе ничего не покажет. Но я знаю одного торговца, у
которого есть две или три картины Стрикленда. Только ты не ходи без  меня;
ты ничего не поймешь. Я их сам тебе покажу.
   - Дирк, ты меня выводишь из терпения! - воскликнула миссис Стрев. - Как
ты можешь превозносить его картины после того, что было? - Она  обернулась
ко мне: - Вы знаете, когда какие-то приезжие из  Голландии  пришли  к  нам
покупать картины,  то  Дирк  стал  их  уговаривать  лучше  купить  картины
Стрикленда! И настоял, чтобы их принесли сюда.
   - А что вы думаете об этих полотнах? - с улыбкой спросил я.
   - Они ужасны.
   - Ах, радость моя, ты ничего не понимаешь.
   - А почему же твои голландцы так на тебя разозлились? Они  решили,  что
ты вздумал подшутить над ними.
   Дирк Стрев снял очки и  тщательно  протер  их.  От  волнения  его  лицо
сделалось еще краснее.
   - Неужели, по-твоему, красота, самое  драгоценное,  что  есть  в  мире,
валяется, как камень на берегу,  который  может  поднять  любой  прохожий?
Красота - это  то  удивительное  и  недоступное,  что  художник  в  тяжких
душевных муках творит из хаоса мироздания. И когда  она  уже  создана,  не
всякому дано ее узнать. Чтобы постичь красоту,  надо  вжиться  в  дерзание
художника. Красота - мелодия, которую он поет нам, и для  того  чтобы  она
отозвалась в нашем сердце, нужны знание, восприимчивость и фантазия.
   - Почему я всегда считала твои картины прекрасными, Дирк? Они восхитили
меня, едва только я увидела их.
   У Дирка чуть-чуть задрожали губы.
   - Ложись спать, родная моя, а я немножко провожу нашего друга и  сейчас
же вернусь домой.