Луна и грош Сомерсет Моэм

18

Вышло так, что я встретился со Стриклендом, не пробыв в Париже  и  двух
недель.
   Я быстро нашел себе небольшую квартирку на пятом этаже на Рю де  Дам  и
за две сотни франков купил  подержанную  мебель.  Консьержка  должна  была
варить мне по утрам кофе и убирать комнаты.  Обосновавшись,  я  тотчас  же
отправился к своему приятелю Дирку Стреву.
   Дирк Стрев был из тех людей, о которых в зависимости от характера  одни
говорят пренебрежительно усмехаясь, другие - недоуменно  пожимая  плечами.
Природа  создала  его  шутом.  Он  был  художник,  но  очень  плохой;   мы
познакомились в Риме, и я хорошо помнил его картины. Казалось, он  влюблен
в банальность. С душою, трепещущей любовью к искусству, он  писал  римлян,
расположившихся отдохнуть на лестнице площади Испании, причем  их  слишком
очевидная  живописность  нимало  его  не  обескураживала;   в   результате
мастерская Стрева была сплошь увешана холстами, с которых на нас  смотрели
усатые, большеглазые  крестьяне  в  остро  конечных  шляпах,  мальчишки  в
красочных лохмотьях и  женщины  в  пышных  юбках.  Они  либо  отдыхали  на
паперти, либо прохлаждались среди кипарисов под безоблачным небом;  иногда
предавались любовным утехам возле фонтана  времен  Возрождения,  а  не  то
брели по полям Кампаньи подле запряженной волами  повозки.  Все  они  были
тщательно выписаны и не менее тщательно раскрашены. Фотография не могла бы
быть точнее. Один из художников на вилле Медичи окрестил Дирка: Le  maitre
de la boite a  chocolats  [специалист  по  разрисовке  шоколадных  коробок
(франц.)]. Глядя на его картины, можно было подумать,  что  Моне,  Манэ  и
прочих импрессионистов вообще не существовало.
   - Конечно, я не  великий  художник,  -  говаривал  Дирк.  -  Отнюдь  не
Микеланджело, но что-то во мне все-таки есть. Мои картины  продаются.  Они
вносят романтику в дома самых разных людей. Ты  знаешь,  ведь  мои  работы
покупают не только в Голландии, но в Норвегии, в  Швеции  и  в  Дании.  Их
очень любят торговцы и богатые коммерсанты. Ты не можешь себе представить,
какие зимы стоят в этих краях долгие, темные, холодные.  Тамошним  жителям
нравится думать, что Италия похожа на мои картины. Именно такой  они  себе
ее представляют. Такой представлялась она  и  мне  до  того,  как  я  сюда
приехал.
   На самом деле это представление навек засело в нем и так его  ослепило,
что он уже не умел видеть правду; и вопреки  жестоким  фактам,  перед  его
духовным взором вечно стояла Италия романтических разбойников и живописных
руин. Он продолжал писать идеал - убогий, пошлый, затасканный, но  все  же
идеал; и это сообщало ему своеобразное обаяние.
   Для меня лично Дирк Стрев был не  только  объектом  насмешек.  Собратья
художники  ничуть  не  скрывали  своего  презрения  к  его  мазне,  но  он
зарабатывал  немало  денег,  и  они,  не  задумываясь,  распоряжались  его
кошельком. Дирк был щедр, и все кому  не  лень,  смеясь  над  его  наивным
доверием к их россказням, без зазрения совести брали  у  него  взаймы.  Он
отличался редкой сердобольностью, но в его отзывчивой доброте было  что-то
нелепое, и потому его одолжения принимались  без  благодарности.  Брать  у
него деньги было все равно что грабить ребенка, а  его  еще  презирали  за
дурость. Мне кажется, что карманник, гордый ловкостью  своих  рук,  должен
досадовать на беспечную женщину,  забывшую  в  кэбе  чемоданчик  со  всеми
своими драгоценностями. Природа напялила на  Стрева  дурацкий  колпак,  но
чувствительности его  не  лишила.  Он  корчился  под  градом  всевозможных
издевок, но, казалось, добровольно  вновь  и  вновь  подставлял  себя  под
удары. Он страдал от непрерывных  насмешек,  но  был  слишком  добродушен,
чтобы озлобиться: змея жалила Дирка, а опыт ничему его не научал, и,  едва
излечившись от боли, он снова пригревал змею на  своей  груди.  Жизнь  его
была трагедией, но написанной языком вульгарного фарса. Я не потешался над
ним, и он, радуясь сострадательному слушателю, поверял мне свои бессчетные
горести. И самое  печальное  было  то,  что  чем  трагичнее  они  были  по
существу, тем больше вам хотелось смеяться.
   Из рук вон плохой художник, он необычайно тонко чувствовал искусство, и
ходить  с  ним  по  картинным  галереям   было   подлинным   наслаждением.
Способность к  неподдельному  восторгу  сочеталась  в  нем  с  критической
остротой. Дирк был католик. Он умел не только ценить старых мастеров, но и
с живой симпатией относиться к современным художникам. Он быстро  открывал
новые таланты и великодушно судил о них. Думается, я никогда  не  встречал
человека со столь верным глазом. К тому же он  был  образован  лучше,  чем
большинство художников, и не был, подобно им,  полным  невеждою  в  других
искусствах;  его  музыкальный  и  литературный  вкус  сообщал  глубину   и
разнообразие его суждениям о живописи. Для молодого человека, каким я  был
тогда, советы и объяснения Дирка Стрева поистине значили очень много.
   Уехав из Рима, я стал переписываться с ним и приблизительно раз  в  два
месяца получал от него длинные письма на  своеобразном  английском  языке,
который  заставлял  меня  как  бы   снова   видеть   и   слышать   его   -
захлебывающегося, восторженного, оживленно жестикулирующего. Незадолго  до
моего приезда в Париж он женился на  англичанке  и  теперь  обосновался  в
студии на Монмартре. Мы не виделись с ним четыре года, и я не был знаком с
его женой.