Луна и грош Сомерсет Моэм

55

   Доктор Кутра был старый  француз,  огромного  роста  и  очень  толстый.
Фигура его напоминала гигантское  утиное  яйцо,  а  глаза,  пронзительные,
голубые и добродушные, частенько с самодовольным выражением уставлялись на
его громадное брюхо. Лицо у него было румяное, волосы седые.  Такие  люди,
как он, с первого взгляда внушают симпатию.  Доктор  Кутра  принял  нас  в
комнате, какую можно увидеть в  любом  доме  провинциального  французского
городка; две-три полинезийские редкости странно выглядели в ней. Он потряс
мою руку обеими руками - кстати сказать, огромными - и посмотрел  на  меня
дружелюбным, хотя и очень хитрым взглядом. Здороваясь с  капитаном  Брюно,
он учтиво осведомился о супруге и детках. Несколько минут они обменивались
любезностями, затем немного посплетничали, обсудили виды на урожай копры и
ванили и наконец перешли к цели моего визита.
   Я перескажу своими словами то, что узнал от доктора Кутра, так как  мне
все равно не воссоздать его живого,  образного  рассказа.  У  доктора  был
низкий, звучный голос, вполне  соответствовавший  его  мощному  облику,  и
безусловный актерский талант. Слушать его было интереснее,  чем  сидеть  в
театре.
   Как-то раз доктору Кутра  пришлось  поехать  в  Таравао  к  захворавшей
правительнице племени; он живо описал, как эта тучная старуха возлежала на
огромной кровати, куря папиросы, а вокруг нее суетилась  толпа  темнокожих
приближенных. После того как он  ее  осмотрел,  его  пригласили  в  другую
комнату  и  стали  потчевать  обедом:  сырой  рыбой,  жареными   бананами,
цыплятами - que sais-je [здесь: да мало ли чем еще (франц.)], излюбленными
кушаньями туземцев, - и за едой он заметил  заплаканную  молодую  девушку,
которую гнали прочь от двери. Он не обратил на это особого  внимания,  но,
когда вышел садиться в свою двуколку, чтобы ехать домой, опять увидел  ее;
она стояла в сторонке, и слезы градом  лились  по  ее  щекам.  Он  спросил
какого-то малого, почему она плачет, и в ответ услышал, что она  пришла  с
гор звать его к белому человеку, который тяжко заболел. А ей сказали,  что
доктора нельзя беспокоить. Тогда он подозвал девушку и спросил,  чего  она
хочет. Она ответила, что ее послала Ата, которая раньше  служила  в  отеле
"Де ла Флер", и что Красный болен. Девушка сунула ему в руку измятый кусок
газеты, в котором оказался стофранковый билет.
   - Кто такой Красный? - спросил доктор у кого-то из туземцев.
   Ему объяснили, что так называют англичанина, художника, который живет с
Атой в долине, километрах в семи отсюда. По описанию он узнал  Стрикленда.
Но в долину можно добраться только пешком,  а  доктору  ходить  пешком  не
подобает, поэтому-то они и отгоняли от него девушку.
   - Признаюсь, - сказал доктор Кутра, обернувшись  ко  мне,  -  что  меня
взяло сомнение. Отмахать четырнадцать километров по горной тропинке  -  не
слишком большое удовольствие, да и ночевать домой уж не попадешь. Вдобавок
Стрикленд был мне не  по  нутру.  Тунеядец,  который  предпочитал  жить  с
туземкой, чем зарабатывать свой  хлеб,  как  все  мы,  грешные.  Mon  Dieu
[Господи (франц.)], ну откуда мне было знать, что  со  временем  весь  мир
признает его гением? Я спросил девушку, неужто он так болен, что не  может
сам прийти ко мне. И  еще  спросил,  что  с  ним  такое.  Она  молчала.  Я
настаивал, пожалуй, сердито, она опустила глаза и  опять  расплакалась.  Я
пожал плечами: в  конце  концов  мой  долг  идти,  и  я  пошел  за  ней  в
прескверном настроении.
   Настроение доктора, конечно, не улучшилось, когда он  наконец  добрался
до них, весь в поту и умирая от жажды.  Ата  дожидалась  его  и  пошла  по
тропинке ему навстречу.
   - Первым делом дайте мне пить, - закричал я, - не то я сдохну от жажды.
Pour l'amour de Dieu [ради всего святого (франц.)], дайте кокосовый орех.
   Она кликнула какого-то  мальчишку,  он  примчался,  влез  на  дерево  и
сбросил спелый орех. Ата проткнула дырку в скорлупе, и доктор жадно припал
к  освежающей  струйке.  Затем  он  свернул  папиросу,  и  настроение  его
улучшилось. - Ну, где же ваш Красный?
   - Он в доме,  рисует  картину.  Я  не  сказала  ему,  что  вы  придете.
Пожалуйста, взгляните на него.
   - А на что он жалуется? Если он в состоянии работать,  то  мог  бы  сам
прийти в Таравао и избавить меня от этой проклятой беготни. Я полагаю, что
мое время не менее дорого, чем его.
   Ата промолчала и вместе с мальчиком пошла за доктором к дому.  Девушка,
которая привела его, уже сидела на веранде:  здесь  же,  у  стены,  лежала
какая-то старуха и крутила папиросы на туземный манер.
   Ата указала ему дверь. Доктор, сердясь на то, что все они  так  странно
себя ведут, вошел и увидел Стрикленда, занятого чисткой палитры. Стрикленд
в одном парео  стоял  спиной  к  двери  возле  мольберта  с  картиной.  Он
обернулся на шум шагов и бросил на доктора неприязненный  взгляд.  Он  был
удивлен и рассержен этим вторжением. Но  у  доктора  перехватило  дыхание,
ноги его приросли к полу: он во все  глаза  смотрел  на  Стрикленда.  Нет,
этого он не ждал. Мороз пробежал у него по коже.
   - Вы входите довольно бесцеремонно, -  сказал  Стрикленд.  -  Чем  могу
служить?
   Доктор уже справился с собой, но голос не сразу вернулся  к  нему.  Всю
его злость как рукой сняло, и он почувствовал - et bien, oui je ne le  nie
pas [что ж, я этого не отрицаю (франц.)] - как его захлестнула жалость.
   - Я доктор Кутра. Я был  в  Таравао,  у  старой  правительницы,  и  Ата
послала туда за мной.
   - Ата дура. У меня, правда, были какие-то боли в суставах  и  небольшая
лихорадка, но это пустяки и  скоро  пройдет.  Когда  кто-нибудь  пойдет  в
Папеэте, я велю купить мне хины.
   - Посмотрите на себя в зеркало.
   Стрикленд  взглянул  на  него,  улыбнулся  и  подошел  к   дешевенькому
зеркальцу в узкой деревянной рамке, висевшему на стене.
   - Ну и что?
   - Разве вы не замечаете  перемены  в  вашем  лице?  Не  замечаете,  как
утолстились ваши черты и стали походить... в книгах это называется львиный
лик. Mon pauvre ami, неужели мне надо сказать вам, какая  у  вас  страшная
болезнь?
   - У меня?
   - Посмотрите на себя еще раз, и вы увидите ее типичные признаки.
   - Вы шутите, - сказал Стрикленд.
   - Я был бы счастлив, если бы мог шутить.
   - Вы хотите сказать, что у меня проказа?
   - К несчастью, в этом нет сомнения.
   Доктор Кутра многим  объявлял  смертный  приговор,  и  все  же  не  мог
победить ужаса, который его при этом охватывал. Он всякий раз  чувствовал,
как яростно  должен  приговоренный  ненавидеть  его,  доктора,  цветущего,
здорового, обладающего бесценным правом - жить. Стрикленд молча смотрел на
него. Лицо его, уже  обезображенное  страшной  болезнью,  не  выражало  ни
малейшего волнения.
   - Они знают? - спросил он наконец, кивнув головою в  сторону  тех,  что
сидели на веранде в непривычном, странном молчании.
   - Туземцы хорошо знают признаки этой болезни, - ответил доктор.  -  Они
боялись сказать вам.
   Стрикленд шагнул к двери и выглянул.  Наверно,  страшное  у  него  было
лицо, потому что на веранде все разом  завопили  и  запричитали,  а  потом
разразились плачем. Стрикленд молчал. Посмотрев на них  несколько  секунд,
он вернулся в комнату.
   - Как долго я, по-вашему, могу протянуть?
   - Кто знает? Иногда болезнь длится двадцать лет. Это счастье, если  она
протекает быстро.
   Стрикленд подошел к мольберту и задумчиво посмотрел на  картину.  -  Вы
проделали нелегкий путь. По справедливости, тот, кто принес важные  вести,
должен быть вознагражден. Возьмите эту картину. Сейчас она ничего для  вас
не значит, но, возможно, когда-нибудь вы обрадуетесь, что она у вас есть.
   Доктор Кутра протестовал. Ему  не  нужно  никакой  платы:  стофранковый
билет он уже успел вернуть Ате. Но Стрикленд настаивал. Затем  они  вместе
вышли на веранду. Туземцы плакали в голос.
   - Успокойся, женщина. Вытри слезы,  -  сказал  Стрикленд  Ате.  -  Тебе
нечего бояться. Я очень скоро оставлю тебя.
   - А тебя не отнимут у меня?
   В те времена на островах еще не было закона  об  обязательной  изоляции
прокаженных; они могли оставаться на свободе.
   - Я уйду в горы, - сказал Стрикленд.
   Тогда Ата поднялась и посмотрела ему прямо в глаза.
   - Пусть другие уходят, если хотят, я тебя не оставлю. Ты мой муж,  а  я
твоя жена. Если ты уйдешь от меня, я повешусь вон на том дереве за  домом.
Богом клянусь тебе.
   Она говорила  грозно  и  властно.  Это  была  уже  не  покорная  робкая
девушка-туземка, а женщина сильная и решительная. Она стала неузнаваемой.
   - Зачем тебе оставаться со мной? Ты можешь вернуться в Папеэте, там  ты
скоро найдешь себе другого белого мужчину. Старуха  присмотрит  за  твоими
детьми, а Тиаре охотно возьмет тебя обратно.
   - Ты мой муж, а я твоя жена. Где будешь ты, там буду и я.
   На мгновение силы изменили Стрикленду; слезы выступили у него на глазах
и медленно покатились по щекам. Затем он  опять  улыбнулся  обычной  своей
сардонической улыбкой.
   - Удивительные существа эти женщины,  -  сказал  он  доктору.  -  Можно
обращаться с ними хуже, чем  с  собакой,  можно  бить  их,  пока  руки  не
заболят, а они  все-таки  любят  вас.  -  Он  пожал  плечами.  -  Одна  из
нелепейших выдумок христианства - будто у них есть душа.
   - Что ты говоришь доктору? - подозрительно спросила Ата. - Ты не уйдешь
от меня?
   - Если ты хочешь, я останусь с тобой, девочка.
   Ата бросилась  перед  ним  на  колени,  обхватила  руками  его  ноги  и
поцеловала. Стрикленд смотрел на доктора Кутра со слабой улыбкой.
   - В конце концов они покоряют вас, и вы беспомощны в  их  руках.  Белые
или коричневые, все они одинаковы.
   Доктор Кутра знал, что глупо говорить слова  соболезнования  по  поводу
такого страшного несчастья, и  молча  откланялся.  Стрикленд  велел  Танэ,
мальчику, проводить его до деревни.
   Доктор помолчал и, обращаясь ко мне, прибавил:
   - Я ведь вам уже говорил, что Стрикленд был мне  не  по  нутру.  Я  его
недолюбливал. Но, когда я медленно спускался  в  Таравао,  я  с  невольным
восхищением думал о мужестве этого человека: так стоически  перенести  это
страшнейшее несчастье! На прощание я сказал  Танэ,  что  пришлю  кое-какие
лекарства, но я не очень надеялся, что Стрикленд будет принимать их, и еще
меньше - что они принесут какую-нибудь пользу.  Я  также  просил  мальчика
передать Ате, что приду, когда бы она за мной ни послала. Жизнь - жестокая
штука, и природа иногда страшно глумится  над  своими  детьми.  С  тяжелым
сердцем вернулся я в свой уютный дом в Папеэте.
   Долгое время мы все молчали.
   - Но Ата не присылала за мной, - снова начал доктор,  -  и  как-то  так
получилось, что я долго не был в той части острова. О Стрикленде я  ничего
не знал. Раза два я, правда, слышал, что Ата приходила в Папеэте  покупать
краски, но видеть ее мне не довелось. Прошло больше двух лет, прежде чем я
снова попал в Таравао, все к той же старой правительнице. Там  я  спросил,
не слышно ли чего о Стрикленде. Теперь все уже знали, что у него  проказа.
Первым из дому ушел Танэ, а вскоре старуха и ее внучка. Стрикленд с Атой и
детьми остались совершенно одни.  Никто  даже  близко  не  подходил  к  их
плантации,  вы  не  можете  себе  представить,  какой  ужас  здешние  люди
испытывают перед этой болезнью; в старину, если у человека  обнаруживалась
проказа, они просто убивали его.  Только  мальчишки  из  ближней  деревни,
забравшись далеко в горы, видели иногда белого человека с  косматой  рыжей
бородой. Тогда  они  в  страхе  удирали.  Случалось  еще,  что  Ата  ночью
спускалась в деревню  и  будила  лавочника,  чтобы  купить  у  него  самое
необходимое. Она знала,  что  на  нее  смотрят  с  не  меньшим  испугом  и
отвращением, чем на Стрикленда, и всячески  старалась  избегать  встреч  с
людьми. Однажды женщины, случайно оказавшиеся вблизи  плантации,  увидели,
что она стирала белье  в  речке,  и  забросали  ее  камнями.  После  этого
лавочнику велено было передать ей, что, если ее еще раз застанут на речке,
мужчины из деревни подожгут ее дом.
   - Звери, - сказал я.
   - Mais non, mon cher monsieur [вовсе нет, мой дорогой (франц.)], люди -
всегда  люди.  Страх  толкает  их  на  жестокость...  Я  решил   навестить
Стрикленда, и после осмотра больной попросил, чтобы мне дали кого-нибудь в
проводники. Но никто не решался идти со мной, и я отправился один.
   Когда доктор Кутра пришел  на  плантацию,  щемящая  тоска  сдавила  его
сердце. Он дрожал, хотя и разгорячился от ходьбы. Что-то зловещее носилось
в воздухе и мешало идти дальше. Словно таинственные силы  преграждали  ему
путь. Чьи-то невидимые руки тянули  его  назад.  Никто  не  приходил  сюда
собирать кокосовые орехи, и они гнили на земле. Запустение царило повсюду.
Кустарник буйно разросся, и девственный лес,  казалось,  готов  был  вновь
захватить эту полоску земли, отнятую у него ценой  такого  тяжкого  труда.
"Это обитель страдания", - подумалось доктору. Когда он  подошел  к  дому,
нездешняя тишина поразила его; он решил, что дом покинут. Затем он  увидел
Ату. Она сидела на корточках под навесом, служившим им  кухней,  и  что-то
варила в котелке. Ребенок молча  возился  в  грязи  рядом  с  нею.  Увидев
доктора, она не улыбнулась.
   - Я пришел взглянуть на Стрикленда, - сказал он.
   - Пойду скажу ему.
   Она направилась к дому, взошла по  ступенькам  на  веранду  и  отворила
дверь. Доктор Кутра шел за нею, но помедлил,  повинуясь  ее  знаку.  Когда
дверь приоткрылась, на него пахнуло тошнотворно сладким  запахом,  который
делает нестерпимой  близость  прокаженного.  Доктор  услышал,  как  что-то
сказала Ата, затем услышал ответ Стрикленда, но не узнал  его  голоса.  Он
звучал хрипло, слов было не  разобрать.  Доктор  Кутра  поднял  брови,  он
понял: болезнь уже бросилась на  голосовые  связки.  Ата  опять  вышла  на
веранду.
   - Он не хочет вас видеть. Вам надо уйти.
   Доктор настаивал, но Ата не впускала его.  Тогда  он  пожал  плечами  и
повернул обратно. Ата пошла за ним. Он чувствовал,  что  ей  тоже  хочется
поскорей его спровадить.
   - Значит, я ничего не могу сделать для вас? - спросил он.
   - Вы можете прислать ему красок, больше он ничего не хочет.
   - Он еще может работать?
   - Он рисует на стенах дома.
   - Какая страшная жизнь для вас, дитя мое.
   Ата наконец улыбнулась, и сверхчеловеческая  любовь  засветилась  в  ее
глазах. Доктор Кутра был потрясен. Благоговейное чувство охватило его.  Он
не нашелся, что сказать.
   - Он мой муж, - сказала Ата.
   - Где ваш второй ребенок? - спросил он. - Прошлый раз я видел двоих.
   - Он умер. Мы похоронили его под манговым деревом.
   Ата прошла с ним еще немного  и  сказала,  что  ей  пора  возвращаться.
Доктор Кутра понял, что она боится встретить кого-нибудь  из  деревни.  Он
повторил, что, если понадобится ей, пусть она пришлет за  ним,  он  придет
тотчас же.