Луна и грош Сомерсет Моэм

35

Не знаю, как мы прожили этот день. Стрев ни на минуту не  мог  остаться
один, и я из кожи лез, пытаясь развлечь его. Я потащил его в  Лувр,  и  он
делал вид, что смотрит картины, но я знал, что мысленно он там, у жены.  Я
заставлял его есть и после завтрака насильно уложил в постель,  но  он  не
мог уснуть. Он охотно согласился пожить несколько дней у меня. Я совал ему
книги, но, пробежав глазами страницу-другую, он бессмысленно уставлялся  в
пространство. Вечером мы сыграли неисчислимое множество партий в пикет,  и
он,   чтобы   мои   старания   не   пропали   зря,   храбро    притворялся
заинтересованным. Кончилось тем, что я дал ему снотворного, и  он  впал  в
тревожное забытье.
   На следующий день в больнице к нам вышла сиделка, ухаживавшая за Бланш,
и сказала, что больной немного  лучше;  по  нашей  просьбе  сиделка  пошла
узнать, не хочет ли она видеть мужа. Мы слышали голоса за дверью.  Наконец
сиделка вернулась и объявила, что больная отказывается принять кого бы  то
ни было. Мы сказали, что если она не хочет видеть Дирка, то,  может  быть,
согласится принять меня, но и на это последовал отказ. Губы Дирка дрожали.
   - Я не вправе настаивать, - сказала сиделка. - Больная  слишком  слаба.
Возможно, что через день-два она передумает.
   - Может быть, она все-таки хочет  кого-нибудь  видеть?  -  тихо,  почти
шепотом спросил Дирк.
   - Она говорит, что у нее только одно  желание  -  пусть  ее  оставят  в
покое.
   Руки Дирка как-то странно дергались, словно они ничего общего не  имели
с его телом.
   - Пожалуйста, скажите ей, что если она хочет видеть одного человека, то
я приведу его. Я хочу только, чтобы она была счастлива.
   Сиделка взглянула на него своими спокойными, добрыми  глазами,  которые
видели всю земную боль и горечь, но  оставались  безмятежными,  ибо  перед
ними стояло видение иного, безгрешного мира.
   - Я скажу это ей, когда она немного успокоится.
   Дирк, изнемогая от сострадания, умолял ее спросить Бланш сейчас же.
   - Может быть, от этого ей станет лучше. Заклинаю вас, спросите ее.
   По лицу сиделки пробежала слабая, жалостливая улыбка; она повернулась и
пошла к Бланш. Я слышал ее приглушенный голос, и потом другой,  незнакомый
мне голос ответил:
   - Нет. Нет. Нет!
   Выйдя к нам, сиделка покачала головой.
   - Неужели это она говорила? - спросил я. Я не узнал ее голоса.
   - Голосовые связки больной, видимо, сильно обожжены.
   Дирк чуть слышно вскрикнул в отчаянии. Я велел ему  выйти  и  подождать
меня внизу, мне хотелось остаться с  глазу  на  глаз  с  сиделкой.  Он  не
спросил, зачем мне это нужно, и покорно вышел. Он утратил остатки  воли  и
стал похож на послушного ребенка.
   - Объяснила она вам, почему она это сделала? - спросил я.
   - Нет. Она не хочет говорить. Она лежит на спине,  не  шевелясь  иногда
целыми часами. И плачет. Ее подушка все время мокрая. Она  слишком  слаба,
чтобы пользоваться платком, и слезы льются у нее по щекам.
   Меня  словно  кольнуло  в  сердце.  В  ту  минуту  я  готов  был  убить
Стрикленда, и, помнится, голос у меня дрожал, когда я прощался с сиделкой.
   Дирк Стрев ждал меня на лестнице. Он, казалось, ничего вокруг не  видел
и не заметил моего приближения, покуда я не тронул его за рукав. По  улице
мы шли молча. Я старался представить себе, что могло толкнуть бедняжку  на
этот страшный шаг? Я полагал, что Стрикленду все  уже  известно.  К  нему,
наверно, приходили из полиции снимать допрос.  Где  он  сейчас?  Возможно,
вернулся на старый чердак, служивший ему мастерской. Странно, что  она  не
пожелала видеть его.  Или  она  боялась  послать  за  ним,  зная,  что  он
откажется прийти? В какую же бездну жестокости заглянула она,  если  после
этого отказывалась жить.