Луна и грош Сомерсет Моэм

58

   Пришло время моего отъезда  с  Таити.  Согласно  гостеприимному  обычаю
острова,  все,  с  кем  я  здесь  встречался,  преподнесли  мне   подарки:
корзиночки, сплетенные из листьев кокосовых пальм, циновки  из  пандануса,
веера. Тиаре подарила мне три маленьких жемчужины  и  три  банки  желе  из
гуавы, сваренного ее собственными пухлыми руками. Когда почтовый  пароход,
по пути из Веллингтона в Сан-Франциско на сутки заходивший  в  Таити,  дал
последний гудок, призывая пассажиров на борт, Тиаре прижала меня  к  своей
могучей груди -  я  точно  погрузился  в  зыблющиеся  волны,  -  и  крепко
поцеловала в губы. На глазах у нее блестели слезы.  И  когда  мы  медленно
выбирались из лагуны, осторожно лавируя между рифами, и  наконец  вышли  в
открытое море, на душе у меня было печально. Бриз все еще доносил  до  нас
чарующие ароматы острова. Таити - дальний  край,  и  я  знал,  что  больше
никогда не  увижу  его.  Еще  одна  глава  моей  жизни  закончилась,  и  я
почувствовал себя ближе к неизбежной смерти.
   Через месяц я был уже в Лондоне; устроив свои наиболее неотложные дела,
я написал миссис Стрикленд, полагая, что ей интересно будет послушать  мой
рассказ о последних годах ее мужа. В последний раз я виделся с нею задолго
до войны, и теперь мне пришлось разыскивать ее адрес по телефонной  книге.
Она назначила  мне  день,  и  я  пришел  в  ее  новый  нарядный  домик  на
Кэмпден-хилл. Ей, должно быть, было уже под шестьдесят, но она легко несла
бремя своих лет, и больше пятидесяти никто бы ей не дал. Лицо ее, худое  и
не слишком морщинистое, принадлежало к  тому  типу  лиц,  что  в  старости
становятся особенно благообразными. По теперешнему виду  миссис  Стрикленд
можно было предположить, что в молодости она была очень хороша собою, чего
на самом деле никогда не было.  Волосы,  не  седые,  но  с  проседью,  она
причесывала очень элегантно, и ее черное платье было  сшито  по  последней
моде. Кто-то мне говорил, и теперь я это вспомнил, что ее  сестра,  миссис
Мак-Эндрю, пережившая мужа всего на два года, оставила ей свое  состояние;
судя по дому и нарядной горничной, которая открыла  мне  дверь,  это  была
сумма, вполне достаточная для пристойного существования вдовы.
   В гостиной я застал еще одного гостя и, узнав, кто он, понял, что  меня
не без умысла пригласили именно на этот час. Миссис Стрикленд  представила
меня мистеру ван Буш-Тэйлору с такой очаровательной улыбкой, что казалось,
она извиняется за меня перед этим почтенным американцем.
   - Мы, англичане, так ужасно  невежественны.  Вы  уж  простите  меня  за
вынужденное объяснение. - С этими словами она обернулась ко мне. -  Мистер
ван Буш-Тэйлор - выдающийся американский критик. Если  вы  не  читали  его
книги, это большой пробел в вашем образовании, и  вам  следует  немедленно
его восполнить. Сейчас мистер Тэйлор пишет о нашем дорогом Чарли и приехал
ко мне с просьбой кое в чем помочь ему.
   Мистер ван Буш-Тэйлор был весьма  сухопарый  мужчина  с  большим  лысым
черепом,  отчего  его  желтое  лицо,  изборожденное  глубокими  морщинами,
казалось совсем маленьким.  Он  говорил  с  американским  акцентом  и  был
необыкновенно учтив  и  сдержан.  Глядя  на  его  ледяное  спокойствие,  я
невольно  спрашивал  себя,  какого  черта   он   заинтересовался   Чарлзом
Стриклендом.  Меня  позабавила  нежность,  с  которой   миссис   Стрикленд
упомянула о своем муже, и  покуда  они  оба  разговаривали,  я  рассмотрел
комнату. Миссис Стрикленд не отстала от времени. Шпалеры Морриса и строгий
кретон исчезли бесследно, равно как и гравюры Эренделя, некогда украшавшие
ее гостиную на Эшли-гарден.  Теперь  здесь  сверкали  яркие  краски,  и  я
задавался вопросом, знает ли  миссис  Стрикленд,  что  эти  фантастические
тона, предписанные модой,  обязаны  своим  возникновением  мечтам  бедного
художника на далеком острове в Южных морях? Она сама ответила мне на  этот
вопрос.
   - Какие у вас изумительные подушки, - сказал мистер ван Буш-Тэйлор.
   - Вам они нравятся? - улыбаясь, спросила она. - Это Бакст.
   А на стенах висели цветные  репродукции  с  лучших  картин  Стрикленда,
выпущенные в свет неким берлинским издателем.
   - Вы смотрите на мои картины, - сказала миссис Стрикленд, проследив  за
моим взглядом. - Оригиналы, конечно, мне недоступны,  но  я  рада  и  этим
копиям. Мне прислал их издатель. Это большое утешение для меня.
   - Должно быть, очень приятно жить среди этих картин, -  заметил  мистер
ван Буш-Тэйлор.
   - Да, они так декоративны.
   - Мое глубочайшее убеждение, - сказал  мистер  ван  Буш-Тэйлор,  -  что
подлинное искусство всегда декоративно.
   Глаза его  и  миссис  Стрикленд  остановились  на  обнаженной  женщине,
кормящей грудью ребенка. Рядом с ней молодая  девушка,  стоя  на  коленях,
протягивала цветок  не  видящему  ее  младенцу.  На  них  смотрела  старая
морщинистая ведьма. Это была  стриклендова  версия  святого  семейства.  Я
подозревал, что моделями для этих фигур служили его таитянские  домочадцы,
а женщина и ребенок были Ата и ее первенец. "Но  знает  ли  что-нибудь  об
этом миссис Стрикленд?" - спрашивал я себя.
   Разговор продолжался, и мне оставалось только дивиться такту, с которым
мистер ван Буш-Тэйлор  обходил  все,  что  могло  бы  смутить  хозяйку,  и
ловкости миссис Стрикленд: не говоря ни слова лжи, она давала ему  понять,
что с мужем у нее всегда были  наилучшие  отношения.  Наконец  мистер  ван
Буш-Тэйлор поднялся и стал прощаться.  Держа  руку  миссис  Стрикленд,  он
рассыпался в изящнейших и изысканнейших благодарностях.
   - Надеюсь, он не очень наскучил вам, - сказала она, едва только за  ним
закрылась дверь. - Конечно, это утомительное занятие,  но  я  считаю  себя
обязанной рассказать людям о Чарли все, что могу  рассказать.  Быть  женою
гения - немалая ответственность.
   Она посмотрела на  меня  открытым  и  ясным  взглядом,  таким  же,  как
двадцать с лишним лет назад. "Уж не смеется ли она надо мной?"  -  подумал
я.
   - Вы, конечно, закрыли свое дело? - спросил я.
   - О да, - небрежно отвечала миссис Стрикленд. - Я ведь  тогда  занялась
этим больше от скуки, чем еще по каким-нибудь причинам, и  дети  уговорили
меня продать контору. Они считали, что я переутомляюсь.
   Миссис  Стрикленд  явно  позабыла,  что  в  свое  время   ей   пришлось
"унизиться" до  того,  чтобы  зарабатывать  себе  на  жизнь.  Безошибочный
инстинкт красивой женщины говорил ей, что жить прилично  только  на  чужой
счет.
   - Мои дети сейчас здесь, - сказала она. - Я подумала, что им  интересно
будет  послушать  об  отце.  Вы  помните  Роберта?  Могу  похвалиться.  Он
представлен к военному кресту.
   Она открыла дверь и позвала детей. В комнату вошел  высокий  мужчина  в
хаки, но с пасторским воротником, несколько тяжеловатый, красивый,  все  с
теми же правдивыми глазами, которые были у него в детстве. Следом шла  его
сестра. Ей, верно, было столько же лет, сколько ее матери, когда я  с  ней
познакомился, и она очень на нее походила. По ее виду тоже казалось, что в
детстве она была очень хорошенькой, хотя на самом деле это было не так.
   - Вы их, конечно, не узнаете, -  горделиво  улыбаясь,  заметила  миссис
Стрикленд. - Моя дочь теперь миссис Роналдсон. Ее муж майор артиллерии.
   - Он у меня настоящий солдат, -  весело  сказала  миссис  Роналдсон.  -
Потому он и не пошел дальше майора.
   Мне вспомнилось, как я почему-то был уверен, что она  выйдет  замуж  за
военного. Это было неизбежно. У нее  все  повадки  "военной"  дамы.  Очень
любезная и скромная, миссис Роналдсон не могла  скрыть  своего  убеждения,
что она не такая, как все. У Роберта манеры были непринужденные.
   - Как это удачно, что я оказался в  Лондоне  к  вашему  возвращению,  -
сказал он. - У меня отпуск всего на три дня.
   - Он всей душой рвется назад, в свою часть, - заметила его мать.
   - Не скрою, что я там отлично провожу  время.  У  меня  завелось  много
приятелей. Это настоящая жизнь. Война, конечно, ужасная штука и так  далее
и тому подобное, но она выявляет в человеке все лучшее, это несомненно.
   Я рассказал им все, что слышал о  жизни  Чарлза  Стрикленда  на  Таити.
Говорить об Ате и ее сыне я счел излишним, но во всем  остальном  был,  по
мере возможности,  точен.  Кончил  я  рассказом  о  страшной  его  смерти.
Минуту-другую в комнате царило молчание. Затем  Роберт  Стрикленд  чиркнул
спичкой и закурил.
   - Жернова господни мелют хоть  и  медленно,  но  верно,  -  внушительно
сказал он.
   Миссис Стрикленд и миссис Роналдсон благочестиво опустили  глаза  долу,
они явно сочли эти слова цитатой из Священного  писания.  Мне  показалось,
что и Роберт Стрикленд разделяет это заблуждение. Сам не  знаю  почему,  я
вдруг подумал о сыне Стрикленда и Аты.  Мне  говорили  на  Таити,  что  он
веселый,  приветливый  юноша.  Я  словно  воочию  увидел  его  на   шхуне,
полуголым, только в коротких штанах. День  у  него  проходит  в  труде,  а
ночью,  когда  шхуна  легко  скользит  по  волнам,  подгоняемая   попутным
ветерком,  матросы  собираются  на  верхней  палубе;  покуда   капитан   с
помощниками отдыхают в шезлонгах, попыхивая трубками, он неистово пляшет с
другим юношей под визгливые звуки концертино. Над ним густая синева небес,
звезды и, сколько глаз хватает, пустыня Тихого океана.
   Цитата из Библии вертелась у меня на языке, но я попридержал его, зная,
что духовные лица считают кощунством, если простые смертные  забираются  в
их  владения.  Мой  дядя  Генри,  двадцать  семь  лет  бывший  викарием  в
Уитстебле, в таких случаях говаривал, что дьявол всегда сумеет подыскать и
обернуть в свою пользу цитату из Библии. Он еще помнил те  времена,  когда
за шиллинг можно было  купить  даже  не  дюжину  лучших  устриц,  а  целых
тринадцать штук.