Незадолго до рождества Дирк Стрев пришел просить меня встретить
праздник вместе с ними. Сочельник неизменно вызывал в нем прилив
сентиментальности, и он жаждал провести его среди друзей и со всеми
подобающими церемониями. Оба мы не видели Стрикленда уже около месяца: я -
потому, что занимался друзьями, приехавшими на некоторое время в Париж,
Стрев - потому, что разобиделся сильнее, чем обычно, и дал себе наконец
слово никогда больше не искать его общества. Стрикленд - ужасный человек,
и он отныне знать его не желает. Однако наступающие праздники вновь
преисполнили его добрых чувств, и он содрогнулся при мысли, что Стрикленд
проведет рождество в полном одиночестве. Приписывая ему свои чувства, он
не мог вынести, чтобы в день, когда друзья собираются за праздничным
столом, бедняга пребывал наедине со своими мрачными мыслями. Дирк устроил
елку в своей мастерской, и я подозревал, что самые неподходящие подарки
для каждого из нас уже висят на ее разукрашенных ветвях. В глубине души он
все-таки боялся встречи со Стриклендом, сознавая, что унизительно так
легко прощать жестокую обиду, и потому непременно хотел, чтобы я был
свидетелем сцены примирения.
Мы вместе отправились на улицу Клиши, но Стрикленда в кафе не
оказалось. Сидеть на улице было холодно, и мы облюбовали себе кожаный
диван в зале, не устрашившись духоты и воздуха, сизого от сигарного дыма.
Стрикленд не появлялся, но вскоре мы заметили художника-француза, с
которым он иногда играл в шахматы. Я его окликнул, и он подсел к нашему
столику. Стрев спросил, давно ли он видел Стрикленда.
- Стрикленд болен, - отвечал художник, - разве вы не знали?
- И серьезно?
- Очень, насколько мне известно.
Стрев побелел.
- Почему он мне не написал? Какой я дурак, что поссорился с ним. Надо
сейчас же к нему пойти. За ним, вероятно, и присмотреть некому. Где он
живет?
- Понятия не имею, - отвечал француз.
Оказалось, что ни один из нас не знает, как найти Стрикленда. Дирк был
в отчаянии.
- Он может умереть, и ни одна живая душа об этом не узнает! Ужас! Даже
подумать страшно! Мы обязаны немедленно разыскать его.
Я пытался втолковать Стреву, что наугад гоняться за человеком по Парижу
- бессмыслица. Сначала надо составить план действий.
- Отлично! А он, может быть, лежит при смерти, и, когда мы его разыщем,
будет уже поздно.
- Да замолчи ты, дай подумать! - прикрикнул я на него.
Мне был известен только один адрес - "Отель де Бельж", но Стрикленд
давно оттуда выехал, и вряд ли там даже помнят его. А если еще принять во
внимание его навязчивую идею скрывать свое местожительство, то не остается
уже почти никакой надежды, что он сообщил портье свой адрес. Вдобавок это
было пять с лишним лет назад. Но наверняка он жил где-то поблизости, раз
продолжал ходить в то же кафе, что и в бытность свою постояльцем "Отель де
Бельж".
И вдруг я вспомнил, что заказ на портрет достался ему через булочницу,
у которой он покупал хлеб. Вот у кого узнаем мы, возможно, где он живет. Я
спросил адресную книгу и стал выискивать булочные. Неподалеку отсюда их
было пять, нам оставалось только все их обойти. Стрев неохотно последовал
за мной. У него был свой собственный план - заходить во все дома по
улицам, расходящимся от улицы Клиши, и спрашивать, не здесь ли проживает
Стрикленд. Моя несложная схема вполне себя оправдала, ибо уже во второй
булочной женщина за прилавком сказала, что знает Стрикленда. Она только не
была уверена, в каком из трех домов напротив он живет. Но удача нам
сопутствовала, и первая же спрошенная нами консьержка сообщила, что
комната Стрикленда находится на самом верху.
- Он, кажется, нездоров, - начал Дирк.
- Все может быть, - равнодушно отвечала консьержка. - En effet [в самом
деле (франц.)] я уже несколько дней его не видела.
Стрев помчался по лестнице впереди меня, а когда и я наконец взобрался
наверх, он уже разговаривал с каким-то рабочим в одной жилетке, открывшим
на его стук. Рабочий велел нам стучать в соседнюю дверь. Тамошний жилец и
вправду, кажется, художник. Но он не попадался ему на глаза уже целую
неделю. Стрев согнул было палец, чтобы постучать, но вдруг с отчаянным
лицом обернулся ко мне.
- А что, если он умер?
- Кто-кто, а Стрикленд жив!
Я постучал. Ответа не было. Я нажал ручку, дверь оказалась незапертой,
и мы вошли - я впереди, Стрев за мной. В комнате было темно. Я с трудом
разглядел, что это мансарда под стеклянной крышей; слабый свет с потолка
лишь чуть-чуть рассеивал темноту.
- Стрикленд! - позвал я.
Ответа не было. Это уже и мне показалось странным, а Стрев, стоявший
позади меня, дрожал как в лихорадке. Я не решался зажечь свет. В углу я
смутно различил кровать, и мне стало жутко: а вдруг при свете мы увидим на
ней мертвое тело?
- Что, у вас спичек, что ли нет, дурачье?
Я вздрогнул, услышав из темноты жесткий голос Стрикленда.
- Господи боже ты мой! - закричал Стрев. - Я уж думал, вы умерли!
Я зажег спичку и, оглянувшись в поисках свечи, успел увидеть, тесное
помещение, одновременно служившее жильем и мастерской. Тут только и было
что кровать, холсты на подрамниках, повернутые лицом к стене, мольберт,
стол и стул. Ни ковра на полу, ни камина. На столе, заваленном красками,
шпателями и всевозможным мусором, нашелся огарок свечи. Я зажег его.
Стрикленд лежал в неудобной позе, потому что кровать была коротка для
него, навалив на себя всю имевшуюся у него одежду. С первого взгляда было
ясно, что у него жестокий жар. Стрев бросился к нему и срывающимся от
волнения голосом забормотал:
- О бедный мой друг, что же это с вами? Я понятия не имел, что вы
больны. Почему вы меня не известили? Вы же знаете, я все на свете сделал
бы для вас. Не думайте о том, что я вам сказал тогда. Я был неправ. Глупо,
что я обиделся...
- Убирайтесь к черту, - проговорил Стрикленд.
- Будьте же благоразумны. Позвольте мне устроить вас поудобнее. Неужели
здесь никого нет, кто бы присмотрел за вами?
Он в полном смятении оглядел убогий чердак. Поправил одеяло и подушку.
Стрикленд тяжело дышал и хранил злобное молчание. Потом сердито взглянул
на меня. Я спокойно стоял и, в свою очередь, смотрел на него.
- Если хотите что-нибудь для меня сделать, принесите молока, - сказал
он наконец. - Я два дня не выхожу из комнаты.
Возле кровати стояла пустая бутылка из-под молока, в кусок газеты были
завернуты огрызки хлеба.
- Что вы ели это время? - спросил я.
- Ничего.
- С каких пор? - закричал Стрев. - Неужели вы два дня провели без еды и
питья? Это ужасно!
- Я пил воду.
Глаза его остановились на большой кружке, до которой можно было
дотянуться с кровати.
- Сейчас я сбегаю за едой, - суетился Стрев, - скажите, чего бы вам
хотелось?
Я вмешался, сказав, что надо купить градусник, немного винограду и
хлеба. Стрев, радуясь, что может быть полезен, кубарем скатился по
лестнице.
- Чертов дуралей! - пробормотал Стрикленд.
Я пощупал его пульс. Он бился часто и чуть слышно. На мои вопросы
Стрикленд ничего не ответил, а когда я настойчиво повторил их, со злостью
отвернулся к стене. Мне оставалось только молча ждать. Минут через десять
возвратился запыхавшийся Стрев. Помимо всего прочего, он принес свечи,
бульон, спиртовку и, как расторопный хозяин, тотчас же принялся кипятить
молоко. Я измерил Стрикленду температуру. Градусник показал сорок и три
десятых. Он был серьезно болен.
ВЫ ЧИТАЕТЕ
Луна и грош Сомерсет Моэм
ClassicsКнига о судьбе художника Чарлза Стрикленда, написанная по-английски иронично и тонко и вместе с тем по-моэмовски талантливо, правдиво и умно. Яркие персонажи, блистательные диалоги и сюжетные повороты - вот почему эта книга увлекает и не дает заскуч...