Луна и грош Сомерсет Моэм

36

Следующая неделя была ужасна. Стрев дважды  в  день  ходил  в  больницу
справляться о жене, которая по-прежнему не желала его видеть. Первое время
он приходил оттуда довольный и воспрянувший духом, так как  дело,  видимо,
шло на поправку, а затем в отчаянии, так как осложнение, которого врач все
время  опасался,  отняло   надежду   на   благополучный   исход.   Сиделка
сочувствовала его горю, но ей нечего было сказать ему в  утешение.  Бедная
женщина лежала неподвижно и отказывалась говорить; глаза ее,  устремленные
в одну точку, казалось, уже видели смерть. Теперь это был вопрос двух-трех
дней, не более. И когда Стрев пришел ко мне поздно вечером, я  понял,  что
она умерла. Он был совершенно обессилен. От его  обычной  говорливости  не
осталось и следа. Он молча опустился на диван. Я оставил его в покое,  так
как знал, что здесь слова утешения бесполезны. Боясь, что он  сочтет  меня
бессердечным, я не решался читать и с трубкой в зубах сидел у окна, покуда
он не нашел в себе силы заговорить со мной.
   - Ты был так добр ко мне, - сказал он наконец. - Все были так добры...
   - Глупости, - отвечал я не без смущения.
   - В больнице мне сказали, чтобы я подождал. Дали мне стул, и  я  сел  в
коридоре у ее дверей. Когда она была уже без памяти, они меня впустили.  У
нее рот и подбородок были обожжены. Ужасно,  ее  прелестный  подбородок  -
весь израненный. Она умерла совсем спокойно,  я  даже  не  знал,  что  она
мертва, покуда сиделка не сказала мне.
   Он был слишком утомлен, чтобы плакать. В полной прострации он лежал  на
спине, точно в теле его не осталось уже ни капли сил, и вскоре я  заметил,
что он уснул.  Впервые  по-настоящему  уснул  за  целую  неделю.  Природа,
временами столь жестокая, иногда бывает милосердна. Я накрыл его пледом  и
потушил свет. Утром, когда я проснулся,  он  все  еще  спал.  Он  даже  не
переменил положения, и очки в золотой оправе по-прежнему сидели у него  на
носу.