Лет пять спустя после вышеописанных событий я решил пожить некоторое
время в Париже. Лондон мне приелся. Каждый день делать одно и то же -
утомительнейшее занятие. Мои друзья размеренно шли по своему жизненному
пути; они уже ничем не могли удивить меня; при встрече я заранее знал, что
и как они скажут, даже на их любовных делах лежала печать докучливой
обыденности. Мы уподобились трамвайным вагонам, бегущим по рельсам от
одной конечной станции до другой; можно было уже почти точно высчитать,
сколько пассажиров эти вагоны перевезут. Жизнь текла слишком безмятежно. И
меня обуяла паника. Я отказался от квартиры, распродал свои скромные
пожитки и решил все начать сызнова.
Перед отъездом я зашел к миссис Стрикленд. Я не видел ее довольно
долгое время и отметил, что она переменилась: она не только постарела и
похудела, не только новые морщинки избороздили ее лицо, мне показалось,
что и характер у нее изменился. Она преуспела в своем начинании и теперь
держала контору на Чансери-Лейн; сама миссис Стрикленд почти не печатала
на машинке, а только проверяла работу четырех служащих у нее девушек.
Стремясь придать своей продукции известное изящество, она обильно
пользовалась синими и красными чернилами; копии она обертывала в плотную
муаровую бумагу нежнейших оттенков и действительно заслужила известность
изяществом и аккуратностью работы. Она усиленно зарабатывала деньги.
Однако не могла отрешиться от представления, что зарабатывать себе на
жизнь не вполне пристойное занятие, и потому нет-нет да и напоминала
собеседнику, что по рождению она леди. В разговоре миссис Стрикленд так и
сыпала именами своих знакомых, преимущественно громкими и доказывавшими,
что она оставалась на той же ступени социальной лестницы. Она немножко
конфузилась своей отваги и деловой предприимчивости, но была в восторге
оттого, что завтра ей предстояло обедать в обществе известного адвоката,
живущего в Южном Кенсингтоне. С удовольствием рассказывая, что сын ее
учится в Кембридже, она не забывала, правда слегка иронически, упоминать о
бесконечных приглашениях на танцы, которые получала ее дочь, недавно
начавшая выезжать. Я совершил бестактность, спросив:
- Она тоже вступит в ваше дело?
- О нет! Я этого не допущу, - отвечала миссис Стрикленд. - Она очень
мила и, я уверена, сделает хорошую партию.
- Это будет для вас большой поддержкой.
- Многие считают, что ей следует идти на сцену, но я, конечно, на это
не соглашусь. Я знакома со всеми нашими лучшими драматургами и могла бы
хоть завтра достать для нее прекрасную роль, но я не хочу, чтобы она
вращалась в смешанном обществе.
Такая высокомерная разборчивость несколько смутила меня.
- Слышали вы что-нибудь о вашем муже?
- Нет. Ничего. Он, по-видимому, умер.
- А если я вдруг встречусь с ним в Париже? Сообщить вам о нем?
Она на минуту задумалась.
- Если он очень нуждается, я могу немножко помочь ему. Я вам пришлю
небольшую сумму денег, и вы будете постепенно ему их выплачивать.
- Вы очень великодушны, - сказал я.
Но я знал, что не добросердечие подвигнуло ее на это. Неправда, что
страдания облагораживают характер, иногда это удается счастью, но
страдания в большинстве случаев делают человека мелочным и мстительным.
ВЫ ЧИТАЕТЕ
Луна и грош Сомерсет Моэм
ClassicsКнига о судьбе художника Чарлза Стрикленда, написанная по-английски иронично и тонко и вместе с тем по-моэмовски талантливо, правдиво и умно. Яркие персонажи, блистательные диалоги и сюжетные повороты - вот почему эта книга увлекает и не дает заскуч...