Примечание: Но утром Света улетела к свету, И оттуда нет пути обратно.
К сожалению, это изображение не соответствует нашим правилам. Чтобы продолжить публикацию, пожалуйста, удалите изображение или загрузите другое.
Достоевский не хотел заводить семью или любые близкие отношения с людьми: а ты, имей тысячу жизней, всегда бы становилась его дочерью. Матери у тебя не было: сколько бы папа не рассказывал небылиц о том, что она стала ангелом, в закромах сознания темнились познания о том, что она тебе никогда не была нужна — и даже имени ее на твоих губах никогда не звучало; в самый первый момент жизни, сохранивший в воспоминаниях, ты лежала в холодных руках Федора, даже тело которого никогда не грело: и теплило только его душевное тепло. В отличие от отца, смотревшего на мир трезво через сотню прожитых лет: тебе он никогда такой информации не сообщал, потому ты воспринимала его довольно молодым: ты до самого юношества, последних лет своей короткой жизни продолжала воспринимать природу и людей как божью благодать: каждый объект казался тебе интересным многогранником, а человек — непрочитанной книгой; Федор всегда слабо улыбался на твои воодушевленные рассказы обо всем, что ты только видела вокруг себя, каждый день открывая новые загадки. Проживали вы в отдалении от человеческой рассы, и твой мир до определенного момента всегда был ограничен на вас троих: тебе, Федоре и Гончарове, бывшим при твоем отце слуге на манер крепостного восемнадцатых веков: и ты даже не видела в этом ничего странного, считая, что так устроен мир. Достоевский же отгородил тебя от света, запирая в иллюзии единения: все свое детство ты провела в семейном поместье, образование получила домашнее, играла лишь с Гончаровым — на удивление, он, повинуясь воле Хозяина, поддерживал любую твою затею и даже переставал казаться столь странным, вливаясь в поток детского озорства — и беседы вела лишь с отцом, развивая в себе навык некого критического мышления: но «пешкой» ты бы никогда не стала.
Жизнь в заточении и отчуждении не тянулась для тебя скукою: рядом всегла были образы и молитвенные углы, присутствующие в каждой доступной тебе комнате: некоторые закрывались плотно, и Гончаров всегда стоял на страже, и к этому типу помещений относился отцовский кабинет, какой ты никогда не посещала: ты никогда не думала о работе и деньгах, потому как информацию из внешнего мира получала лишь через книги, рассказывающие о столетиях прошлого — а Федор всегда говорил, что, избавив мир от грешников, он сохранил в живых только самого дорогого себя человека; Иван же, по его словам, выжил потому, что грешником из-за особого состояния сломанного рассудка не являлся. В отличие от остальных детей, твоими друзьями стали лики святых: с ними разговаривала ты — они разговаривали с тобою, шепча на ухо всегда советы праведные, как жить тебе далее и как быт вести: вся твоя жизнь была рассчитана на то, чтобы ты оставалась на груди отца и разгоняла его вечную скуку, ставшуюся с ним по неизвестным тебе причинам. Ты не воспринимала вашу близость, как что-то странное, потому как общественных рамок в тебе не было заложено с рождения: и может, просыпалась в несформированной груди горькая тяжесть мелькнувшего непонимая, когда ты сидела на его коленях, почти что зарываясь носом в ворот накрахмаленной рубашке, но и это чувство пропадало так же мгновенно, как и зарождалось — ты воспринимала это отцовской близостью или проявлением его привязанности, потому что Гончаров не позволял себе даже одного случайного касания в твою сторону: и в возрасте около семи лет ты расценила, что с людьми есть разные уровни отношений.
