жизнь, которая не стала моей

115 part

У Грегоров он познакомил меня с женой Родни, Сальмой – худощавой темнокожей женщиной лет тридцати с небольшим, с кривоватой улыбкой, носом с горбинкой и большими карими глазами. Обеими руками сжимая мои руки, она сказала, что очень рада моему общению с Элли. Потом увела Эндрю на кухню, а я пошла к девочке.

Элли сидела скрестив ноги на кровати и что-то чиркала в блокноте. Она подняла глаза, и я обрадовалась: вместо прежнего злобного зырканья – почти улыбка. Потом девочка снова уткнулась в блокнот.

– Что рисуешь? – спросила я.

Она нехотя протянула мне картинку:

– Я только начала. Художник я так себе.

Я вгляделась в набросок, вне себя от волнения: девочка, сверстница Элли с темными, волнистыми волосами. Волосы Ханны! А Ханна – ровесница Элли! Перед глазами возникла моя дочь в спальне, увешанной ее рисунками.

– Хорошо получается, Элли.

– Да ланно, – буркнула она. – Вот моя подруга Белла – настоящий художник, а я – от слова «худо».

– Неправда. Очень симпатичный рисунок.

Она скорчила рожу:

– Не врите. Мне и браться за это не стоило. Белла нарисовала мой портрет, вот и я захотела нарисовать ее. Но ничего не выходит. У нее гораздо лучше получается.

– Главное – желание, – напомнила я.

– Любимая поговорка бездарей.

Не дождавшись ответа, она подняла глаза и пробормотала:

– Извините, обидеть не хотела.

Пожав плечами, я начала распаковывать сумку с инструментами. Я надеялась, что сегодня тоже удастся усадить Элли за синтезатор: когда ее пальцы касались клавиш, девочку отпускало, она становилась другой – более открытой, легкой.

– Так кто такая Белла? – спросила я, положив на пол ксилофон и нашаривая в сумке вторую палочку.

– Моя подруга, – ответила она. – Лучшая подруга. Не буду я играть на дурацком ксилофоне. Я не маленький ребенок.

– И не надо. А на чем будешь?

– С чего вы взяли, что я вообще хочу играть?

– Не хочешь? Отлично, – как можно беззаботнее сказала я. – Тогда я поиграю на твоем синтезаторе, пока ты рисуешь.

Я знала, что спровоцирую сильную реакцию, и не удивилась, когда девочка с воплем «Нет!» спрыгнула с кровати. Она только что не оттолкнула меня, прорываясь к синтезатору. На миг замерла, раздумывая, и вдруг загремели полные драматизма вступительные аккорды Пятой сонаты Бетховена – я аж подскочила. Элли, ухмыльнувшись, продолжала играть. Я восхищенно слушала.

– Бетховена многие не понимали, – заметила она, остановившись на полпути. – Как и меня.

– Да? – невинно переспросила я. Такое направление разговора меня очень устраивало.

– Многие думали, он жадный, у него дурной характер, – уверенно пояснила она. – А на самом деле он был гений. Думал только о музыке. И не обращал внимания на людишек, пусть себе потешаются.

– И над тобой потешаются? – осторожно спросила я.

Этот вопрос она пропустила мимо ушей.

– Он жил в Вене. Знаете? В Австрии. И когда он оглох, всякие, что притворялись его друзьями, стали о нем сплетничать. Думали, раз он не слышит, то и не догадывается. А он знал. Он всегда все знал.