жизнь, которая не стала моей

111 part

Нахмурившись, я присмотрелась к папкам на моем столе. Открыла верхнюю и стала читать записи (моим почерком) о двадцатишестилетнем пациенте Трэвисе Уортингтоне III. Он, видимо, страдал шизофренией, и я разрабатывала план терапевтических занятий вместе с его психиатром. Судя по записям, у молодого человека имелись проблемы с речью, но музыка постепенно помогала ему раскрыться. Вот очередная запись: недавно психиатр рекомендовал ему еще шесть месяцев музыкальной терапии.

Следующая папка – Саманта Линн Беркли-Фурньер, 42 года, мать двух детей, депрессия. Записи сообщали, что она занимается у меня уже месяц и мы стараемся подобрать музыку, которая помогла бы ей ощутить радость жизни, слушаем эту музыку и обсуждаем возникающие при этом чувства. А когда я долистала до последней страницы в папке – распечатки счетов, – у меня чуть глаза из орбит не вылезли: мне платили вчетверо больше, чем в реальной жизни.

И все же, оглядывая свой роскошный кабинет, я усомнилась, счастлива ли я тут. В реальной жизни у меня на стенах висят детские рисунки и художественные фотографии музыкальных инструментов, которые я собирала много лет, а еще в кабинете немало сувениров, оставленных родителями, – свечи, банки с вареньем, бейсбольные карточки в рамках. Мне нравится этот правильный и уютный беспорядок, и детям есть за что зацепиться взглядом. Любой из этих предметов может послужить отправным пунктом в разговоре, помочь клиенту раскрыться.

Но этот мой кабинет профессионален и пуст, только книги да медицинские журналы. На стенах висят в рамках мои сертификаты и наградные дипломы. Личного тут лишь фотографии на столе – Пэйтона, Ханны и племянника с племянницей.

Подавшись вперед, я всмотрелась в фотографию Пэйтона(откуда я знаю, что сфотографировала его на пляже в Северной Каролине несколько лет назад?). Он стоит по колено в воде и смеется, но смотрит при этом прямо в камеру. Прямо в душу мне смотрит.

– Что случилось с моей жизнью? – спросила я Пэйтонаа на фотографии. Не то чтобы я чувствовала себя здесь несчастной, но впервые осознала, что работать с детьми в реальной моей жизни я решила, потеряв Пэйтона. Возможно, именно потеря подсказала мне этот путь? Что, если беззащитность Пэйтона в момент гибели заставила меня подсознательно выбрать беззащитных пациентов? Или я нахожу утешение в работе с детьми, потому что сама осталась бездетной? Не проявление ли это глубинного материнского инстинкта?

Я схватила трубку, чтобы позвонить Пэйтону, но оказалось, я не помню его номера. Покачав головой, я взяла свой мобильник и довольно быстро сообразила, что ПИН-кодом служит дата нашей свадьбы. Разблокировав телефон, я с облегчением увидела имя Пэйтона первым в списке быстрого дозвона, но на том конце после нескольких гудков включилась голосовая почта.

– Привет, милый, – заговорила я (мучительно и отрадно было услышать знакомый голос на автоответчике). – Перезвони мне, когда сможешь, хорошо? Мне нужно кое-что спросить.