жизнь, которая не стала моей

74 part

– Пэйтон? – шепнула я, но он лишь ласково приложил палец к моим губам и улыбнулся. Хан-на сняла наушники и положила их рядом. Начала играть, и все застыли. И я замерла, глядя, как ее пальцы уверенно и нежно летают по клавишам, исторгая прекрасную мелодию. Она играла чуть медленнее, чем другие музыканты, в чьем исполнении я слушала эту сонату, но ритм держала идеально, и вскоре я поняла, что мне нравится именно такая скорость. Это ее собственная интерпретация, догадалась я, она умышленно сдерживает темп. Какой талант!

Ханна закончила. В студии стояла такая тишина, словно все оцепенели. На миг я испугалась: вдруг только я одна и поняла, как это было прекрасно. Но тут же зал взорвался аплодисментами, некоторые родители даже вскочили с мест, засвистели от восторга. Пэйтон крепко сжал мою руку, я почувствовала на глазах слезы счастья.

Когда овация смолкла, мисс Кей вышла в центр зала и повела рукой в сторону рояля, где все еще сидела, нахохлившись от смущения, Ханна.

– Это, как вы знаете, соната Бетховена, – заговорила она. – Последняя его соната, написанная в 1821 или 1822 году, за пять лет до смерти. Когда композитор писал ее, он был уже почти совершенно глух.

Послышалось изумленное перешептывание, я подалась вперед, ловя каждое слово учительницы.

– И потому я считаю уместным сообщить, – продолжала мисс Кей, – что Ханна, моя лучшая ученица, тоже глухая. Внутренние протезы помогают ей общаться и различать речь, но они искажают звучание музыки, поэтому Ханна отключает их, когда садится за пианино. Итак, подобно самому Бетховену, который, по словам Ханны, ее вдохновляет, она сыграла вам эту сонату, полагаясь лишь на малую долю того слуха, какой есть у каждого из вас.

Зал снова взорвался изумленными возгласами и аплодисментами, а я почувствовала, как у меня даже щеки вспыхнули от гордости: моя дочка, моя маленькая девочка, такая талантливая, такая упорная! Но вправе ли я гордиться этим ребенком? Я ведь не помню, как растила ее, я только что ее узнала.

Пэйтон прервал мои невеселые размышления, вновь пожав мне руку.

– Я хочу остаться! – выпалила я не подумав. Студия померкла, стала расплываться, и я тут же пожалела об этом восклицании.

– Что? – донесся издали голос Пэйтона. – Кейт, мы же обещали повести маму и Ханну на бранч.

– Точно! – выкрикнула я в пустоту. Он же подумал, я хочу задержаться в студии, а не здесь, в этой жизни. – Идем на бранч! – И студия вновь проступила, и я обрадовалась, что сумела остаться здесь, но с грустью понимала: это ненадолго. Этот мир никогда не станет моим.

* * *

Перекусив пирожками в «Веселке», украинском ресторане на 2-й авеню, где мы с Пэйтоном когда-то любили позавтракать поздним утром в воскресенье, мы посадили Джоан в такси до вокзала, а сами пошли домой пешком: день был до странности прохладный для летней поры, со вчерашнего дня температура упала градусов на пятнадцать. Пока мы брели по 2-й авеню, я припомнила, что в прогнозе погоды похолодание не предусматривалось, то есть и в этом сны расходятся с реальностью. Я вздохнула и одной рукой взяла за руку Ханну, другой Пэйтона. Буду наслаждаться каждым мгновением этой фантазии, пока она не рассеялась.