жизнь, которая не стала моей

18 part

– Солнышко, что ты такое говоришь?

– Не знаю, – пробормотала я. Прикрыла глаза, вдохнула запах – лесной, коричный, единственный, несомненный, его. Прижалась к теплой, надежной груди. Я и мечтать не смела, что когда-нибудь это вернется. Приподнявшись, я стала его целовать, и поцелуи тоже оказались в точности как прежде. Губы Пэйтона нежны и податливы, и он, как всегда, погладил меня по правой щеке большим пальцем левой руки. Вкус его губ – вкус зубной пасты, жизни, любви, я целовала его жадно, изголодавшись, слезы снова хлынули из глаз, но, пока я целовала Пэйтона, я ничего не боялась.

Как вдруг меня пронзило острое чувство вины, и я снова отодвинулась от Пэйтона: получается, я изменила Гейджу? Нет, ерунда. Никому я не изменяю. Это же все ненастоящее!

– Скажи, что любишь меня, Пэйтон! – шепотом потребовала я: необходимо услышать это прежде, чем на меня снова обрушится сокрушительная реальность.

Пэйтон слегка отодвинулся, чтобы прямо поглядеть мне в глаза.

– Сильнее, чем ты можешь себе представить, – очень серьезно ответил он. – Я знал еще прежде, чем тебя встретил…

– …Что ты – моя судьба! – подхватила я, чувствуя на щеках мокрые дорожки от слез.

Он тихо, бережно целовал меня, волшебство продолжалось. Наш поцелуй становился все более страстным, но в этот момент из двери донеслось:

– Папа!

Я обернулась, как в замедленной съемке, и увидела девочку в розовой ночной рубашке. Волнистые каштановые волосы ниже плеч, огромные зеленые глаза, в точности как у Пэйтона. Сердце затрепетало.

Я тотчас ее узнала, хотя память отказывалась увязывать между собой известные мне факты: что ей через месяц, восьмого июля, исполнится тринадцать; что она любит One Direction и в особенности Луи, поскольку он самый взрослый; что ей нравится рисовать и играть на пианино. На прошлой неделе получила за словарный диктант 4 с плюсом, сделав ошибки в словах «благословение» и «физиономия».

– Привет, – тихо окликнула я.

Девочка испуганно посмотрела на меня:

– Мама?

Внутри что-то оборвалось.

Я снова обернулась к Патрику:

– Я – ее мама?

Я понимала – конечно, так оно и есть, но в ушах уже загудело. Я успела увидеть, как Пэйтон приоткрыл рот, чтобы ответить, ощутить, как он берет меня за руку, но свет уже стал нестерпимо ярким, и Пэйтон в нем постепенно растворялся.

– Вернись! – кричала я, но он меня не слышал.

Он пропал из виду, комната тоже исчезла. В самую последнюю секунду я почувствовала, как сильные живые пальцы выскальзывают из моей сжатой ладони.

Будильник вырвал меня из сна, и в тот же момент я припомнила прикосновение Пэйтона, теплое, надежное, живое. Я резко села, заморгала, привыкая к темноте.

– Пэйтон! – позвала я, но ответил мне лишь будильник – повторным пронзительным звонком. Я надавила кнопку и в наступившей тишине поняла, что вернулась в реальность, ту, которую делю с Гейджем, ту, в которой я навеки осталась вдовой.

– Пэйтон! – бессильно повторяла я, уже зная, что его здесь нет.

Вот проступают очертания комнаты и исчезает последний ошметок надежды. Глухие жалюзи блокируют утренний свет, я узнаю прохладный шелк постельного белья. Сон был всего лишь сном. Пэйтона нет. Только никак не могу избавиться от ощущения полной реальности. Его прикосновений. Вкуса его губ. И этого яркого, небывалого света.