Стервятник

Chapter 51

Никто не знал, почему Айвэ ненавидел холод, и он никогда никому об этом не рассказывал: когда день за днем твоей увядающей молодости тянется на холодном каменном полу, прохладный ветер кажется наказанием. И даже когда оказываешься на свободе, хочется спрятаться в самые теплые одежды, чтобы больше никогда не окунаться в мучительные воспоминания.

В нем ничего не осталось. Айвэ так давно не видел солнечный свет, что позабыл, как ласково его тепло в весенние дни, и вместе с жаждой тепла ушла жажда жить. Он так привык к этому существованию, что смотрители уже не слышали ни его мольбы отпустить, не видели его слез — только иногда проверяли, не издох ли он окончательно от такой жизни. Воспоминания о прежней яркой юности постепенно меркли, и Айвэ стало казаться, будто он всегда жил в этой грязной клетке, пропитанной кровью сотен таких же смертников, как он.

Мимо пробежала крыса. Айвэ, услышав, как она перебирает маленькими лапками, поднял голову и черными глазами уставился на живность, забравшуюся на его территорию. Тонкие костлявые руки потянулись к ней и резко схватили, не позволяя вонзить зубы в искусанные прошлыми крысами пальцы. Хрустнула тонкая шея, и животное, побившись в конвульсиях, безропотно осталось лежать в руках.

Айвэ, еще помня наставление одного из стражников не жрать сырых крыс, тихо подполз к краю клетки и взглянул на охрану. Голос подавать он не решился, стучать по клетке — тоже. Просто ждал, когда его заметят. Это было привычным делом, потому как он уже успел показать себя весьма здравомыслящим преступником.

Когда один из стражи заприметил движением рядом, он резко вздрогнул и грязно выругался. Айвэ испугался не меньше, подумав, что за резким движением последует замах, однако вместо этого стражник только приложил руку к бешено бьющемуся сердцу.

А пугался было чего. Из темноты клетки на него смотрело тощее существо с выпирающим рядом ребер и впалым животом. Лицо его было настолько худым, что, казалось, череп обтягивала одна лишь кожа. Длинные черные волосы, спутанные, в крысиной шерсти, соломе и грязи, почти не прикрывали наготу, но ни у кого не повернулся бы язык назвать этого без пяти минут покойника хоть сколько-нибудь привлекательным, чтобы его обнаженное тело играло какую-то роль. Он сильно горбился, смотрел дико, колко, будто животное, и в его глазах не было ничего человеческого. На недавно исполосованных ногах кровь едва успела запечься и превратиться в корку, и такое чудище, выпрыгнувшее из темноты, могло напугать кого угодно.