Чёрные вены

27. Империи рушились внутри у болезненно худого парня.

Туман. В голове Антона мутной пеленой стелется серый тягучий туман из воспоминаний о прошедшей неделе. Бессонница брала верх над памятью и мыслями. Только на этот раз недуг не вызывался намеренно. Просто не спалось, поэтому ночи юноша проводил на подоконнике. Они с Арсением постоянно ругались, по причинам и без, просто крики рвались наружу. Оба были вымотаны, погрузившись с головой в работу. Арс пытался умолять, кричать, просить, да и что только не делать, чтобы парень хоть немного поспал, но в ответ получал лишь молчание. Антон только и делал, что пропадал на репетициях и курил, курил, сжигая пустой желудок. Стремительно пропадали килограммы от голодовки. Он просто не мог и куска впихнуть в себя, выворачивало наизнанку. Только изредка пихал в себя фрукты и ещё что-нибудь, чтобы желудок так не ныл. Падал в голодные обмороки, и медленно сходил с ума. Отговаривался, мол «нервы», но Попов ему больше не верил. Пытался кормить, веселить, но Шастун стал не более чем мешком с костями, медленно умирающим изнутри. Перед глазами дым, на душе пустота и слёзы, которые, как назло, не хотели катиться из зелёных и теперь таких тусклых глаз. Антон медленно гас, словно небо в предверии ночи, забывая обо всём. А Арсений уже отчаялся, не в силах больше бороться за Шастуна. Сердце сжималось от несчастного вида любимого, но уже понятно, что идёт не его война. А в голове предательски мерзким шёпотом вилась лишь одна мысль:
Я тебя ломаю.

Прошлый вечер так же был тусклым воспоминанием, больше похожим на сон. Антон сидел с сигаретой у форточки. Какая уже по счёту? Двадцатая, тридцатая? «А ты ведь обещал ему бросить» — говорит голос в голове. Он уже привык общаться с собой во втором лице. Первый признак сумасшествия. Арсений снова был на работе, а юноша просто не пришёл туда сегодня. Сил видеть, как его любовь всей жизни увядала рядом с ним, устав искать способы помочь, кончились. Получит звездюлей от режиссёра, от Арса, от всех. А от жизни уже схлопотал немало. Секунда, и кулак прилетает в оконную раму. Рука начинает ныть, отчего юноша морщится, но бьёт ещё раз.
— Ты делаешь ему больно, придурок! — прорычал он, — Он и без тебя сломан, а тут ещё ты со своей булимией, бессонницей и проблемами. Слабый идиот, который не заслужил такого, как Арсений. Любишь его, говоришь? Скорее губишь! — срываясь на крик, сказал он.
Сделав глубокий вдох, он потёр переносицу пальцами. Тщетные попытки успокоиться. От головокружения ноги подкашивается, щиплет костяшки от ударов, но он кое-как добирается до кухни, чтобы выпить третью за сутки таблетку обезболивающего. Пока Арсений ни о чём не догадался, видимо, совсем забывшись. Его гоняли как проклятого, словно он не ассистент, а сам режиссёр. На секунду мозг отключился, и юноша застыл с тяжёлым графином в худых слабых пальцах. И вскоре он выскользнул из рук, разбиваясь на сотни осколков, ровным счётом, как и сам Антон. Ноги остались целыми только из-за тапок. И у парня больше не было сил даже смотреть на то, как стёкла смешиваются с водой. Он присел у батареи на тесной кухне, там, где осколков нет, и смотрел в пустой потолок.
Не было громких рыданий, всхлипов, а только чувство, словно голос кончился. Перед глазами всё кружилось, смешиваясь в единую картинку, словно художник размазал краску по палитре. Силы покинули тело, и не было больше ни гроша выдержки. Он просто отключился, сидя у батареи в квартире, которая раньше являлась чем-то вроде пристанища, а теперь не больше, чем погибель. Просто уснул, потерявшись в собственных проблемах и беспомощности. В голове одна мысль:
Я тебя ломаю.

Только оба парня были неправы. Не они ломали друг друга, а обстоятельства и чувство собственной беспомощности. Но никто из них не знал об этом, продолжая только обвинять во всех бедах только себя.
Арс вплыл в квартиру и, уже не удивляясь тишине, постоянно стоявшей тяжёлым грузом в квартире, позвал любимого.
— Тоша, ты чего на работу не пришёл?
Но ответа не последовало, что заставляя переживать. Арс заглянул в пустую комнату и поморщился от запаха сигарет, который всё равно чувствовался в комнате, даже с открытым окном.
— Тоша? — прозвучало из его уст.
И вновь только тиканье часов встретило его своим размеренным звуком. Сделав пару шагов по тёмному коридору, ноги обдало водой. Попов от неожиданности вздрогнул и в пару шагов преодолел расстояния до кухни, откуда лился тусклый свет. Там его взгляд наткнулся на Антона, который сидел с видом забытого кота, вжавшийся в холодную батарею. Веки прикрыты, костяшки в порезах. Все самые ужасные сценарии успели пролететь у Арсения в голове за секунду, в которую он преодолел маленькую площадь комнаты, засыпанной стеклом. В голове были вопросы: почему же он ничего не почувствовал? А должен был. Упав на колени перед любимым человеком, позабыв об осколках на полу, он взял его руки в свои, осматривая их на наличие новых порезов. Но на бледной коже красовались лишь шрамы-крестики.
— Господи, Тошенька, Тоша... — шептал он дрожащим голосом, — Всё хорошо будет, Боже... Как я не увидел этой перемены?
Он взял его на руки, отнёс на кровать и лёг рядом, устроив светлую голову на своей груди. Тишина ела мозг, повторяя одно и то же. На краю пропасти Антон был единственным, что Арс хотел удержать от падения, и так боялся потащить за собой. Кто бы знал, что стоять они будут у разных краёв этой самой пропасти.

***
Дырсик забился в угол, потому что вид кричащих хозяев, отнюдь не из-за удовольствия, его до чёртиков пугал. Антон уже почти рыдал, то и дело утирая предательские слёзы, которые рвались изнутри. Он не мог понизить тон, потому что Попов его не слышал. Слушал, но не слышал. Становилось уже просто плохо от громкого звука, от щиплющих связок, от недостатка свежего воздуха. В парней словно вселился бес, потому что ругались они вот уже полчаса. Арсений был на всех своих пределах, изредка бил ладонями по разной мебели. Ярость, состоящая из невысказанных мыслей и переизбытка чувств и усталости, кипела внутри. Сердце жало от боли при взгляде на плачущего Антона, губы тряслись, как и руки. Разбивая в кровь кулаки, он не мог остановить себя, захлёбываясь злостью. В ушах у парней звенело. Ими овладел непонятный гнев, который отдавался металлическим вкусом во рту.
— Ты мне обещал бросить! Ты клялся в этом, если я доверюсь тебе! А теперь ты куришь в два-три раза больше, скинул незнамо сколько, рёбра выпирают так, словно ты скелет, обтянутый кожей! Антон, я боюсь за тебя, когда же ты, придурок, поймёшь это?! — сотрясая воздух, кричал Арсений.
— Это я-то, придурок?! Просто я устал, я до чертей устал на этой ёбаной работе, я же уже ушёл из кафе, оставшись там никем большим, чем гитаристом по пятницам! Добровольский просто не выдержал моё состояние! Ты просто упустил момент, когда я подох, как избитое животное! Не смог я, слабак, после всего, выдержать снова все эти тяжести жизни! — снова утирая так некстати подкатившие к глазам слёзы, ответил Антон.
— Ах это я, получается, виноват? Хочешь это услышать? Да знаю я, что ломаю тебя, и так битого жизнью идиота!
Казалось, что за пеленой злости они не успевали даже дышать, а только сыпали матом и обвинениями.
— Конечно да, только об этом и мечтаю! Все уже от меня отвернулись, давай и ты следом, вперёд! — у Шастуна закончились разумные аргументы, и он просто орал то, что в голову приходило.
И сказал он, к сожалению, правду. С Димой, который всё так же старательно старался достучаться до друга, он не разговаривал с тех пор, когда Позов уехал из Питера. Дарина же, захлебнувшись собственным счастьем, не вспоминала об Антоне, а Матвиенко исчез, как с белых яблонь дым. Не сказал куда, зачем, а только оставил пустые бутылки из-под коньяка и водки на столе.
— Ты что, совсем рехнулся?! Я что, для этого с тобой, чтобы бросить тебя поскорее? Вот ты - ебанат, в таком случае. — бросил Арс так, словно слова были ядом на языке.
Да и в голове тоже.
— То есть, ты хочешь сказать, что тебя не достало моё поведение?! Словно тебе не надоело жить рядом с невротиком и будущим анорексиком? Потому что я уже стремительно лечу к этому званию! — кричал Шастун, надрывая голос, вперемешку со всхлипами и сдавленными рыданиями.
Пятнадцать кило за полмесяца. Желудок сводило болью, но есть юноша всё равно не стремился. Только редкие батончики, фрукты и жидкость вытаскивали парня с того света.
— Перестань орать!
— Если бы я мог не орать, я бы не орал!
На секунду оба замолкли. Именно в этот момент в мелодрамах пары начинают рьяно целоваться, а иногда доходит даже до секса. Но они не в мелодраме. В жизни всё по-другому.
— Я не могу не орать, потому что ты меня не слышишь! Просто не хочешь уже, наверно! Просто признайся, что не любишь меня, что это всё — не больше, чем просто пьянящее влияние дорогой нам Судьбы, которая просто не знала, к кому нас кинуть, поэтому решила свести, мол, дай Бог, не переубиваем друг друга. И она, видимо, позорно ошиблась, — выплюнул Шаст.
Арс стоял и слушал, пока желваки ходили ходуном, а ногти уже давили кожу на ладонях. На грани сумасшествия, он уже был готов крушить окружающий его мир. В поисках новой баночки успокоительных, он стал с грохотом открывать, а потом зло захлопывать ящики кухни, пока Антон продолжал что-то кричать. Но он уже не слышал. Вдруг его глаза зацепились за убранную в дальний угол одного из ящиков пачку обезболивающего, почти пустую. Сначала он не придал этому значения, пока не вспомнил тот факт, что из такого рода препаратов у него дома водится только «Нурафен-экспресс». И всё разом встало на свои места. То, что он не чувствовал боль, которую испытывал его любимый человек, не осознавал тяжесть его физического состояния. Никаких последствий бессонницы и булимии, наблюдавшихся у Антона, ничего. И тогда в голову ударила такая ярость, которой можно было бы разнести весь город одним лишь прикосновением.
— Это что, нахуй, такое, Шастун?! — взревел Арсений, тыча в лицо испуганному юноше баночкой.
Тот оторопел и даже слова вымолвить не мог. Империи рушились внутри у болезненно худого парня, оставляя лишь руины из уверенности, мыслей и души. Хотелось схватиться за волосы и кричать от боли. Хотя, неужели он не предполагал такого развития событий? Предполагал, конечно. Всё рухнуло в один момент, и ложь уже не спасёт.
— Это что, я спрашиваю?! — рычал Арс, глядя в глаза любимому. — Что ты с собой сотворил? Говори давай!
Антон молчал, не в силах признать случившееся за действительность.
— То есть ты обманывал меня всё это время?! Ради чего, Антон? — он не сводил взгляда с юноши.
Гнев кипел внутри. Он чувствовал себя обманутым, придурком и полнейшим дебилом. Стоило догадаться, что Антон прикидывается, что всё у него плохо на самом деле. Потому что думал, что кресты дали сбой в системе, ведь выглядел парень ой как неважно.
— Ради тебя, — прошептал Антон.
— Ради меня, говоришь?! Чтобы не нагружать, чтобы я не переживал, да?! Угадал я? — желчь плескалась в горле.
В ответ ему была тишина и взгляд испуганных зелёных глаз. Антон просто не знал, что уже говорить, поэтому ничего не нашёл лучше, чем снова начать кричать.
— Угадал! Да, ради тебя, идиот, потому что понимал, что погублю тебя и без того измученного! Зачем я вообще на твою голову свалился?! Чтобы проблемы приносить?! Так нахуй всё тогда! — он был на грани истерики.
Голос дрожал, а потом юноша начал смеяться, как умалишённый. Арс смотрел на него со злостью и тревогой в глазах. Только удар ладонью по столешнице смог привести Шастуна в чувство.
— Нахуй, говоришь? То есть, после всего, что мы пережили, ты смеешь даже заикнуться о таком?! В таком случае ты — самая большая глупость в моей жизни, — выплюнул Арс, словно вгоняя нож в сердце парня.
— Глупость, значит... — просипел Антон, мгновенно перестав истерически улыбаться, — Ты хоть когда-нибудь любил меня вообще?
— Конечно любил! И люблю по сей день, поэтому мы сейчас орём друг на друга!
— А, то есть ты считаешь, что кричим мы, не потому что убили друг друга, а из-за большой любви?
— Да! — прорычал Попов, уже не в силах держать голос внутри.
— Тогда придурок здесь отнюдь не я.
— Я просто пытаюсь понять, зачем ты скрыл это от меня? — он потряс лекарством, сжатом в ладони до побелевших пальцев, — Мы бы справились с этим... — но договорить ему не дали.
— Нет, не справились бы! Устали уже бороться, оба! Я устал от жизни, от этого театра, от всего устал! Мы закрылись на своих работах, подохли внутри словно мухи под тапками, как и все наши с тобой чувства! Куда исчезла вся наша история, которая создавалась с трепетом, сотканная из ожидания и сладкого предчувствия встречи, Арс? А сейчас мы — один большой комок из проблем! — произнёс Антон фразу, врезавшуюся в память.
И тут мир замер. Ярость накрыла до кончиков пальцев, до стука в голове, до сжатых челюстей. Время буквально замедлилось. Замах. Арсений в приступе агрессии едва ли смог удержать себя от звонкой и болезненной пощёчины. Его рука застыла в сантиметрах от щеки любимого человека. Пелена злости рассеялась, и в глазах мужчины прорезались осознание происходящего и чувство вины, вытекающее из него. Антон сжался, уже готовый принять удар, а потом отшатнулся в страхе. На кухне воцарилась тишина. Шастун разглядывал Попова. Губы голубоглазого тряслись. Он опустил руку, зарываясь в мысли и обвинения. Только винить больше некого, кроме самого себя. Антон, пришедший наконец в себя, окутанный злостью ринулся из кухни в коридор, сдирая куртку с крючка. Арсений опомнился и почти побежал следом с криком:
— Антон! Тоша, прости, прости пожалуйста. Тош! — сказал Попов, приблизившийся к парню, но тот отпрыгнул от него к самой двери, словно ошпаренный кипятком.
Шастун не хотел слушать. Он даже не оглянулся вслед, когда, натянув ботинки, выбежал из дома. «Антон!», — послышалось из-за захлопнувшейся двери.
«Мне нужен воздух, мне срочно нужен воздух», — твердил сам себе юноша, спускаясь по уже немного продавленной от старости лестнице. Осознание всего произошедшего в последнюю минуту накрыло с головой, не давая сделать вдох. Его самый любимый и дорогой человек на земле чуть не ударил его, хотя обещал не причинять вреда.
Двадцать седьмое апреля. День, когда сердце и душа Антона Шастуна окончательно разлетелись на мелкие кусочки, пропадая в беспроглядной бездне.
На дворе глубокая ночь, а Антон бредёт куда-то, пока последние сигареты тлеют в его худых замёрзших от ночного холода пальцев.
И в голове только одна-единственная мысль: «За что же я тебя полюбил, Арсений?»