Чёрные вены

31. Когда-нибудь я смогу не любить тебя.

Арсений сидел на кухне в пустой квартире. Секунды невозвратимо летели, растворяясь в тишине. Серый интерьер не нагонял тоску, а просто сливался с картинкой за окном. Он вновь грустил. Не пил больше, потому что от алкоголя уже становилось тошно, как и от всепоглощающего одиночества вокруг. После того вечера в кафе прошло пару суток, а он до сих пор зарывался в чувстве вины. Потому что уже давно понял, какую ошибку совершил. Но не шёл на примирение, знал, что юноша его не простит. Не сразу, не сейчас. Арсению тоже нужно было подумать обо всём произошедшим с ним за два месяца существования в его жизни светловолосого счастья по имени Антон. Тот съездит домой, отдохнёт, прочистит голову, вернётся, и всё у них будет хорошо. Вернётся ведь? Этого Попов не знал. Думал, а вдруг всё, навсегда? Но в этом мире так много поездов. А им просто нужно время.
Арс хотел умереть от отчаяния, ведь его больше рядом не было. А так нужен... В голове стелился тягучей пеленой туман, рука болела, чесалась под гипсом, отчего мужчина изредка морщился. Он сидел на тесной кухне в окружении тикающих часов и воспоминаний о вечерах, когда они с Антоном завтракали тут, с перерывами на поцелуи и разок даже на секс, как проводили вечера за парой чашек кофе, разговаривая обо всём. Ведь им всегда было о чём поговорить, хотя они, казалось, обсудили уже в этом мире всё. В эти моменты хотелось лыбиться, как дурак, влюблённой улыбкой поглядывая на любовь всей жизни. Чувство теплилось в груди, согревая всё внутри, растапливая айсберги прошлого. Счастье, что ли?
Погружённый в сладкие, но такие болезненные воспоминания, Попов и не заметил, как пролетел час, второй. Он листал фото Антона, которые остались на выжившей после разгрома карте памяти, вставленной в новый телефон. Вот его счастливое лицо, когда он решил сделать фотку в театре. На другой они лежат на кровати, Шастун уснул на руках у любимого, и Арс сделал снимок. Юноша на нём, как ангел. И ещё десятки похожих фотографий, из-за которых щипало глаза от подступающих слёз. «Как ты мог всё это упустить, бросить, так небрежно, словно это не значило ровным счётом ничего?» — спросил сам у себя мужчина. А ведь значило так много. Он листал дальше, добивая нервную систему, но мысль о том, что Антону сейчас ещё хуже из-за его предательства, заставляла продолжать. И вдруг одно фото заставило его замереть в немом шоке, всё-таки проронив одну-единственную слезу из голубых-голубых кристальных глаз. На нём влюблённые парни танцуют у клуба в наступающей ночи. В тот самый день, когда Позов пообещал разбить Арсению лицо, если тот сделает Антону больно. И Попов не сомневался, что теперь Дима выполнит данное обещание. На нём они такие счастливые, забывшие про реальность, губительную и серую. Они просто любили, захлёбываясь в чувствах. Арс прекрасно помнил тот вечер, как они шли из центра пешком, болтая обо всём. Он вспоминал и вспоминал их счастливые моменты, добивая склеенное скотчем сердце. Мужчина чувствовал себя самым большим идиотом на планете. Он шептал извинения, которые никто кроме него не слышал. Он молил о прощении, но не осознавал, что все слова уходят в пустоту, растворяются где-то во Вселенной, пропадают в темноте. Вина стеблем с шипами оплетала шею брюнета, который задыхался от неё. Она пронзала его кожу невидимыми остриями, перекрывая дыхание.
Звонок в дверь развеял туман в голове. Он дёрнулся от резкого звука, а потом не спеша встал. За дверью оказался Матвиенко, который тихо вошёл, когда дверь перед ним с кряхтением старушки открылась. Минуту, а может и больше, Серёжа смотрел на осунувшегося, уставшего Арсения. Разглядывал гипс, синяки под глазами и растрёпанные волосы, не зная, с чего начать. Весь его вид выражал отчаяние и душевную боль. Глаза Попова потухли, пропали из них счастье, огоньки и какие-либо чувства. Не в силах терпеть испытывающий взгляд друга, Арс опустил взгляд, утыкаясь им в пол. Он прислонился к стене позади, словно больше не мог стоять.
— Зачем? Скажи мне, зачем ты всё это учудил, Арс? — спросил Серёжа, — Вижу же, что ты дохнешь внутри.
Арсений открыл было рот, чтобы ответить, но слова покинули язык, голову, да и весь мир. Тишина повисла вокруг, такая напряжённая, мёртвая, от которой хотелось спрятаться в приятном, чувственном голосе Антона. Растерянность превратилась в отчаяние и страх в глазах мужчины, который просто не мог вымолвить ни звука. Серёжа, заметив состояние друга, положил руку ему на плечо, заглядывая в глаза.
— Арс... Арс, не поздно ещё исправить всё. — сказал он негромко.
— Я ему больше не нужен. Не когда я его предал. — прошептал в ответ Арс, — Я ведь понимаю, что сделал ему больно. Он же сейчас в порядке? В порядке, правда? Скажи, что ему лучше. — тараторил он.
Серёжа долго думал, сказать ему правду или нагло соврать. И выбрал вариант первый, в надежде сподвигнуть Попова на решительные действия.
— Прости, но я не могу. Ему не лучше. Он говорит, что это правда, но на деле, загибается.
— Я знаю, что виноват. Но тогда так казалось правильно. Я больше не смогу навредить ему, оставить синяки на его бледной нежной коже, на его таких холодных руках. — говорил Арсений, — Я жалею. Но, как бы не хотел отмотать время, не могу. Он меня не простит и вскоре, надеюсь, забудет. Потому что я не достоин его. Он меня никогда не простит.
Он уже почти трясся, находясь на грани истерики, что было свойственно мужчине с его-то списком заболеваний. Они только разгорались с течением времени, проведённым далеко от Антона. Серёга похлопал ладонями по его щекам, чтобы привести мужчину в чувства.
— Приходи в себя, чувак, давай не будем возвращаться к началу? Только всё нормально стало, а ты всё испоганил, придурок. — проговорил он.
Да, грубо. Да, жестоко. Но это привлекло внимание брюнета.
— Да уж... — ответил тот, прижимая руки к лицу.
— Эй, эй, спокуха. Пошли на кухню, чаи гонять. Расскажешь, что с рукой. — непринуждённо продолжил Матвиенко.
Арс, всё ещё находящийся в состоянии недо-панической атаки, лишь кротко кивнул, и проследовал вглубь квартиры следом за другом.

***
Они сидели на кухне вот уже третий час. Серёжа пытался выудить из Арсения информацию, но получалось лишь признание вины, и долгие-долгие рассуждения на тему, какой же Попов идиот. Матвиенко видел, что другу тяжко, но не знал, что с этим делать. Он в один момент стал поддержкой двум близким друзьям, которые по собственной вине испортили отношения, самые прекрасные, которые когда-либо видел Серёжа. Он был уверен в том, что эти двое сойдутся, хоть и не сразу, потому что Антон с Арсом были те ещё гордые придурки. Матвиенко знал, что они любят друг друга до безумия. Просто несколько неверных решений довели их до пограничного состояния. Им просто нужно время, а сколько — знает только сама Судьба. Сейчас же, парни выжали все запасы эмоций в организме, и сидели, как растёкшееся желе, на жёстких стульях, изредка переговариваясь, задавая простые вопросы, на которые не нужно было искать долгие, мучительные ответы.
— Арс, а с рукой то что?
— Да я два пальца себе сломал и костяшку одну. Если лупить деревянный шкаф минуты три, такое, знаешь, случается. — уже без эмоций ответил он.
— Серьёзно? — последовал тяжкий выдох, — Тяжело было?
— Очень. Я рыдал, как девчонка, когда писал всё это. — Арсений изучал узор на кружке, проводя пальцем по завитушкам.
— Сказал Антону, скажу и тебе: все люди могут сломаться.
— Я просто уже устал лить слёзы, вспоминать его. В голове только моя любовь к нему, а образ не выходит из памяти. Просто страшно представить, что я его навсегда потерял. Я не могу думать, что он в Воронеж навсегда уедет. — продолжал он монотонным голосом.
Серёжа тихо захихикал.
— Навсегда? В свой этот «одинокий Воронеж», или как он там его называет? Он на три недели всего, ты что. Антону так понравился Петербург, что он навряд ли под страхом смертной казни теперь отсюда уедет. — заключил Серёжа.
И тут у Арсения с души упал огромный, тяжёлый камень. Мужчина даже улыбнулся уголками губ, но эта улыбка быстро поникла.
— Я в принципе устал. Не сплю почти, а работать-то надо. Он, как мы расстались, больничный взял. Чтобы меня не видеть, наверное. Хочется верить, что всё будет хорошо. Но пути его чувств неисповедимы. — продолжил Арс.
— Вот чувств-то как раз исповедимы. Любит он тебя, и не думаю, что когда-нибудь перестанет. А вот что скажет его гордость и умение доверять — совсем другой вопрос. — сказал Матвиенко.
И тут в его голове появилась гениальная идея, как этих двух влюблённых заставить хотя бы поговорить. А дальше пусть уже Судьба сама разбирается, что с этими придурками делать. Он даже ухмыльнулся своим мыслям, вызвав недоумение Арсения.
— Слушай, завтра Тохи не будет, приходи ко мне. Выпьем, поговорим по душам.
— Есть, что ли, о чём разговаривать?
— Да хоть о страусах. Главное, чтобы ты тут в одиночестве не вял.
Серёжа заржал, как конь, а Арс к нему присоединился. Только смех у второго был какой-то истерический, пугающий.
— По душам о страусах. По страусиные души. — добавил Попов.
А потом они выпили пятую чашку чая. О чём-то ещё трепались, обсуждали пропажу Матвиенко. Арсений даже улыбнулся пару раз, хоть и так вымучено, страдальчески. А потом Серёжа ушёл. И, как бы то ни было, Арсу стало немного, да лучше. Тяжёлый ком страха исчез, оставляя только самое губительное на этой планете, но очень необходимое. Внутренности грела надежда. Что Антон его простит, снова полюбит и поцелует хотя бы ещё разок. Только вот Шастун никогда и не переставал любить его, как бы тот не делал больно. За окном темнело небо, пока стрелки часов медленно двигались к полуночи. На небе появились первые звёзды только сейчас, ведь совсем скоро наступит пора белых ночей в Петербурге, которые Арсений мечтал впервые встретить с кем-то. Ведь он очень любил это время, когда почти всегда светло. Гулял по бульварам и набережным, разглядывая витрины антикварных магазинов и кафе. По ночам, когда было тяжко засыпать, он часто представлял эти вечера и Антона рядом. Хотелось верить, что всё ещё можно вернуть и осуществить эту маленькую мечту. Мыслишка заползла в голову и мужчина, не взирая на время, схватил куртку, с трудом натянул её на себя, вызвав боль в руке, и стремительно выбежал из дома.

***
Арс оказался на Невском под самое закрытие метро. Домой ему придётся, видимо, добираться пешком. Он сначала почти бежал по до боли знакомым улицам, но потом немного замедлил шаг, разглядывая окрестности. В голове всплыли воспоминания, когда они гуляли здесь вместе с Лизой. Арс даже улыбнулся своим мыслям. Почему-то после встречи с Антоном ему стало намного легче переносить потерю дочери. И всё в целом стало проще. Жить, мыслить, да и дышать тоже. Его любовь была чем-то неизменным, константой в такой переменчивой жизни. Хоть сам юноша загибался, он не мог дать этому случиться с Арсением. Он много думал о нём, пока брёл мимо красивейшей реки Невы, которая под светом фонарей казалось сотканной из шёлка. Весь этот поэтичный и немного одинокий образ Петербурга навевал на Арсения мечтательное настроение. Впервые в его жизни ему в голову пришла мысль написать стихотворение. И посвятил он его никому иному, как Антону Шастуну. Он вбил своё творение в мобильный и зачем-то отправил по такому знакомому номеру.
Арсений ещё долго шагал по набережным, изредка сворачивая в переулки. Он впервые за полторы недели был так спокоен. Не было безграничного счастья или каких-то ожиданий, но ощущалось необходимое спокойствие на душе, чтобы можно было наконец подумать, как пытаться его возвращать, потому что теперь это было самой большой его мечтой. Никто же не запрещает верить в хорошее? Потому что думать только о плохом мужчине уже осточертело. А любовь всё так же грела душу, пусть и разорванная, побитая, но всё-таки любовь. И эта мысль появилась в один момент сразу в двух влюблённых головах: у Арсения, пытавшегося затеряться в улицах Питера, и у Антона, сидящего на крыше собственного дома с бутылкой Карми.
Антон свесил ноги с крыши, совсем не боясь сорваться. Да даже если и так, терять ему нечего. В голову лезли одни и те же настырные мысли об Арсении, которые вот уже полторы недели он пытался прогнать. Но не мог признать, что ему даже нравилось вспоминать его голубые глаза, приятную влюблённую улыбку и родные руки. Он считал, что Арсений и не думает к нему возвращаться, обрубив все канаты. Оба парня заблуждались до глубины души, держа внутри невысказанные обиды, обвинения и страхи. В частности, Антон боялся снова довериться, чтобы его потом опять бросили. Он сидел, болтая ногами на высоте тридцати метров над землёй. Хватит, чтобы разбиться. Перед глазами мир немного смазался от третьей бутылки напитка. Достаточно при его пропавшем весе. Какая-то неведомая улыбка рвалась наружу. Он смотрел на дороги и проносящиеся мимо машины и улыбался, как дурак. «Давай, Тох, доживи до вторника», — думал парень. А там — родной дом с побледневшим пятном крови на стене, знакомые улицы, давно потерянные люди. Несколько приятных воспоминаний, а дальше — хуже. Но каким бы этот Воронеж не был одиноким, он был домом. И при этом Санкт-Петербург тоже им стал, потому что Арсений всё ещё был любовью, родным человеком, судьбой. Хотелось назад к нему в объятия, чтобы чувствовать его лёгкие поцелуи в виски по ночам. Разговаривать обо всём, чего может пожелать душа, лёжа в темноте, ощущать его руки, поглаживающие спину и плечи. Антон даже глаза закрыл, вспоминая эти мгновения, но из пелены сознания его вырвала вибрация телефона. Он вытащил гаджет из кармана, а там светилось сообщение, пришедшее от удалённого номера, но выученного наизусть. Он открыл его не без интереса, но внутри всё так же боясь увидеть содержание.

+7921675****:
— Я захлебывался в своей квартире, в тёплом олове собственных мыслей, а в голове только томный голос, кричащий безмолвно: «остановите»
Я задыхался в собственной сетке воспоминаний наших больных, когда из стекла создавались нитки, те, которыми ты любил.
Я пропадал в тягучей бездне, чувств в голове и на сердце покой, когда, сбиваясь с тяжелого ритма, он менялся на какой-то другой.
Я утопился в скромной каморке, что называется «головой», собирая сердцем любви осколки, режущих вены до боли тобой.
Я провалился в объятия бездны, в некий хруст тонкого сна, успокоительные бесполезны, когда достигаешь морского дна.
Я был последним из рода любимых, всеми, но не ясно с тобой. Пути твоих чувств мне неисповедимы, только я весь всецело твой.
Я задохнулся в глухом трактире, где алкоголь разбавлял табаком, ты стал последним из рода любимых, тебя потерял так же, как и нашёл.

— Когда же ты подался в поэты, Арсений? — спросил он у пустоты с ухмылкой.
Антон даже улыбнулся, прочитав рифмованные строчки. Но потом перед глазами снова встали картинки письма, заученного наизусть и разбитые о качели костяшки. В душе снова кольнуло неприятное чувство предательства, от которого хотелось выть. Антон думал, что сможет вскоре простить этого человека, но на деле всё совсем по-другому. Он просто не мог забыть теперь всю эту боль, не мог больше верить. Настолько глубоко пустила обида свои корни, что вырвать её из души будет очень непросто. Антон поспешно убрал телефон, удалив сообщение и снова устремил взгляд на дорогу. Вскоре за его спиной послышался шум и рядом приземлился взволнованный Матвиенко.
— Господи, Тох, я думал, что ты уже прыгать собрался... — начал было он, но юноша прервал его.
— Я не могу его простить, Серый. Просто нет у меня на это сил. Было так больно, что я почти задыхался. Просто не могу забыть это всё. Он меня предал под предлогом защиты. Но он ведь не меня защищать пытался, а себя только. Придурок. Я его так люблю, но не могу. Избить ему лицо хочется, накричать, какой же он мудак. — протараторил он, испугав друга.
Чувства резали, превращая Антона в один комок из злости.
— Тих, тих, Шаст. — проговорил Серёжа.
Антон стиснул зубы, а потом одним махом руки снёс бутылку, которая разбилась о крышу.
— Он устроил всю эту постановку, чтобы меня бросить, что ли? Почему только я снова чувствую боль? Пусть даже мои кресты больше не горят. Днём что-то было ещё, но больше нет. Почему я страдаю только из-за него, снова и снова, сначала вены, а теперь всё это? Я не хочу его прощать! — воскликнул он, ударив ладонями о бетон.
А потом стал немного спокойнее, глубоко дыша. Воцарилась тишина. Матвиенко не знал, что говорить. Он только протянул ещё одну бутылку пива Антону, а тот взял её дрожащими пальцами. Минуты три ещё молчал, а потом прикрыл глаза, делая ещё один глубокий вдох. Юноша откупорил алкоголь, и тихо чокнулся с Серёжей.
— Я с этим справлюсь... Даже если его больше не будет в моей жизни, я справлюсь. — проговорил он сипло.
Любовь больше его не грела, а скорее сжигала, оставляя ожоги на сердце. Но она всё так же окутывала лёгким теплом только поникшую, грустную душу.
Пусть была разорванная, побитая, но всё-таки любовь.