Чёрные вены

52. Ты не будешь один.

Размеренное пиканье приборов отовсюду разбавляло тишину. Арсений заламывал пальцы, сидя в приёмном покое больницы. Он задыхался от собственной беспомощности, голову застлал туман несказанных слов, застывших в голове. Попов сидел битый час у палаты, где сейчас без сознания находился Антон. Его любимый мальчишка, который упал в обморок прямо на пороге их квартиры. Арсений не мог ни ему, ни себе простить последнюю неделю порознь. Он так устал засыпать один, устал бить посуду от гнева, поселившегося в нём. Арсений просто от всего устал. Они такие дураки, мужчина знал это прекрасно. Он мог бы приехать к Серёже, сгрести Антона в кучу и забрать его домой. Шастун мог бы не сбегать от него. Они оба могли бы не творить глупостей, но сейчас менять что-либо уже поздно, потому что Антон уже в больнице, а Арсений сходил с ума медленно, вертя в руках бумажку, которую парнишка всучил ему. «Прочитай, когда меня рядом не будет», — было выведено на белой бумаге косыми буквами. Он уже прочитал это письмо раз десять, заучив наизусть эти строки. И открыл его снова, узнавая в кривом почерке его мальчишку.

«Привет.
Знаешь, я полюбил письма, посмотрев на то, как ты молча строчишь на бумаге свои мысли. Спешишь, торопишься, сбиваешься, зачёркиваешь слова и пишешь снова. Мне понравилось их писать, и я стал оставлять тебе маленькие отрывки тоже, где угодно: в гримёрке, в сумке или дома, когда тебя нет. А тебя сейчас всё время нету рядом. Но это только моя вина, прости меня за это, поверь, у меня есть причины. Зная, что происходит со мной, всё сложнее улыбаться так, чтобы ты верил в искренность этой улыбки. И то, ты уже не доверяешь ей, этой обманке. Когда-нибудь я сорвусь, и ты увидишь боль в моих глазах. Просто потому, что как бы я ни хотел избавиться от собственной слабости, я не могу. Я не умею скрывать боль, я бегу от проблем, которые эта боль влечёт. Я хочу уткнуться тебе в плечо и выплакать всё это, но ком в горле не даёт и слезинки-то проронить. Я знаю, что ты помог бы мне, всегда, потому что ты любишь меня. Знаю, что ты бы, наверное, пережил столь тяжёлое известие, но... Навряд ли пережил бы последствия. Поэтому я хочу научить тебя, нет... Заставить тебя жить без меня. Так будет проще, когда ты всё узнаешь. Рано или поздно ты узнаешь, тебе либо скажет Серёжа, либо я не выдержу нашей с тобой разлуки. Потому что каким бы ты ни был, немым или потерянным, слабым или напрочь убитым жизнью, я так к тебе привязан. Мы буквально связаны невидимыми нитями, которые соединяют наши запястья. А ещё я связан с тобой чем-то большим. Любовью связан. Но она не лечит раны, не лишает меня здравого смысла, она не спасает нас. Она только губит нас с тобой во всей этой истории. Глупо было верить, что с нашей встречей станет лучше. Не стало ни тебе, ни мне. Но, чтобы я ни говорил, я люблю тебя до одури, до сумасшествия и боюсь, что до потери пульса.
Если моё сердце перестанет биться, обещай, что будешь в порядке. Прошу тебя, сохрани рассудок. Я боюсь, что потеряю его раньше от этого долбанного одиночества, от которого я так отвык. Я просто прикипел к тебе, к нашей любви, и если я выживу, то больше никогда не оставлю тебя. Я устал постоянно приносить в жертву всё моё счастье. А кроме тебя счастья у меня и нет вовсе.
Я так сильно люблю тебя, и, прошу, прости меня. Слышишь?»

Арсений позволил себе заплакать в тот момент, уронив лицо в ладони, и долго утирать предательские слёзы, которые срывались с ресниц и разбивались о руки. Он так по Антону скучал. Эта тоска грызла душу, заставляла снова и снова молиться всем, кому только можно.
— Пожалуйста, — сорвалось с губ брюнета.
Ему больше ничего не осталось, кроме как молиться. Пускай не Богу, пускай каким-то неведомым высшим силам, но он шептал свои тихие и такие простые просьбы. Становилось лучше. Сердце всё так же скручивало болью последних нескольких дней. Его всего скручивало целиком. В этом виноват был он сам. Долгие семь дней рушили его жизнь медленно, омывая её слезами из грёз и собственной никчёмности. Семь дней, состоящие из потерь, из страха, свитые из него.
— Неужели я так много прошу? — продолжал шептать Попов.
Он был один среди тишины, прерываемой свистом ветра и взволнованными переговорам врачей. Мужчина всё так же не знал настоящего диагноза, но ему хватало того, что Антон просто потерял сознание. Чёрт, Арсений так проебался. Они, на самом деле, проебались оба.

***
Антон больше не выдерживал. Он потому и пришёл к Арсению, что на него весь мир разом обрушился в тот день. Скучал по нему безумно. Любил его.
Тогда Арсений бегал как белка в колесе с постоянными поручениями. Юрий Валерьевич решил, что тот должен доказывать свою трудоспособность, и гонял его по поводу и без. Арс перестал Антона и в театре видеть, закапываясь в работе. То ли звёзды сложились так, то ли судьба решила, что нужно что-то делать, но, когда Попов прибежал к кабинету начальника с очередной кружкой кофе, он услышал ругань, доносящуюся оттуда. Шастун кричал на режиссёра неистово, безудержно совсем. Забылся. Арсений было уйти хотел, и вернуться позже, потому как скандалы с Юрием Валерьевичем — дело личное. Но фраза, особо громко сказанная Антоном, заставила его остановиться.
— Блять, да я могу вам все эти сраные медицинские справки предоставить!
— Не ругаться в моём театре! — прорычал директор, — У тебя контракт, Антон, ты не можешь уйти за три недели до премьеры.
— Ещё как могу. У меня есть эти ёбаные причины свалить отсюда. Все справки будут у вас на столе завтра, а я сваливаю. К чёрту всё. — выплюнул Шаст и вылетел из кабинета так быстро, что даже не заметил Попова.
Арсений погас внутри в ту секунду. Антон уходит из театра. Совсем. Он зашёл в кабинет минутой позже, поставил стакан на стол Юрию Валерьевичу. Тот тяжело вздохнул и произнёс:
— Твой Антон этот — очень талантливый, но такой сложный. Не знаешь, что происходит с ним? Должен же, вы же, вроде как, семья.
В том то и дело, Юрий Валерьевич. Вроде как. Арс ничего не знает. Он покачал головой и поспешил удалиться, чтобы ему не задавали вопросов, ответы на которые он дать не может. Он не понимал, что ему делать со всем этим и как заставить парня рассказать причины всех своих бед. Его охватило такое острое чувство беспомощности, что он просто сел на лестнице и просидел там чёрт знает сколько времени в раздумьях о том, как ему вернуть Антона домой. Только вот он не знал, что тот сам вернётся этим же вечером.

***
Антон исчез из театра так же быстро, потому как не знал, что ему дальше делать и как ему дальше жить. Он шёл по улицам, минуя прохожих, спотыкаясь о чужие ноги, за что его покрывали трехэтажными матами. Он не видел перед собой ничего больше, просто шёл, куда ноги несли его. Начался дождь, и парень накинул капюшон, который промок моментально. Парень много думал обо всём в тот день, брошенный под дождём, вернее, сам себя под него бросивший. Он признавал, что поступал глупо, раз за разом сбегая от Арсения. И думал, что мужчина считает его жалким и бесхарактерным. Но в этом одно большое преимущество настоящей любви. Она может и болезненная, жестокая и бестолковая, но в то же время она принимающая. Антон, строя из себя личность самодостаточную, не хотел признавать, что ему так хотелось к Арсению. Уткнуться ему в грудь и рассказать обо всём, обнимая мужественные плечи. Он чувствовал себя дураком.
Подходя к дому Серёжи, он заметил фигуру в костюме, стоящую у подъезда и явно кого-то поджидающую. Антон пригляделся и узнал в человеке Костю, который появился у его дома снова спустя три месяца после последнего раза. Пришествие Христа народу! Только вот они уже атеисты. Антон в несколько шагов подошёл к отчиму и, не дав тому вставить и слова, припечатал его спиной к двери, схватив за ворот дешёвой рубашки.
— Ты охренел? — прорычал Костя.
— Ты меня в прошлый раз не понял? Ты нихуя от меня не получишь, ясно? — процедил Шастун, — А если хочешь побить, побей, пожалуйста! Я тебя не боюсь. Меня жизнь достаточно искалечила, не хватало ещё и тебя бояться.
В нём проснулась смелость и делся куда-то страх, который его раньше сковывал. Он гневно проговорил сквозь зубы:
— Я хочу, чтобы ты меня ударил. Давай!
Последнее он произнёс особенно громко, а потом отпустил мужчину. Он поднял белый флаг, сдался перед жизнью. Но Костя даже не пошевелился, только боязливым взглядом поглядывал на пасынка.
— Судьба, признаю, ты меня переиграла. Всё, не хочу больше. Похуй на всё!
Со стороны могло показаться, что он с ума сошёл, но это было не так. Зная его веру в судьбоносность всего, это совсем не казалось бредом.
— Я опускаю руки, — заключил он и ушёл, развернувшись на пятках.
Просто бросил всё, как и хотел. Оставил Костю у подъезда с ощущением, что его пасынок слетел с катушек. Он направился к метро, попал в час-пик. Его били локтями по бокам, он кашлял каждые минут пять. Промокший, скрывавший лицо под капюшоном, парень был похож на наркомана, но его мнение окружающих волновало мало. Он вышел на Политехнической и долго брёл по парку у одноимённого университета. Некогда они с Арсом гуляли здесь, целовались и были счастливы. Антона от воспоминаний скручивало всего, он скулил от чёртовой боли в сердце. Он скучал, очень-очень скучал. Шастун долго и упорно шёл к этой мысли, все эти долгие семь дней, что он без него не справится. Как бы не старался, они с Арсом без друг друга не могут. Антон сочинял стихи, пока брёл по мощёным камнем тропинкам. Он сочинял их много, бездумно, о наболевшем. Об Арсении. В голове всё это время крутилось одно чёртово слово.

Трус.

А потом написал письмо. Он открыл тетрадку, которую всюду таскал с собой, и написал Арсению письмо, потому что он полюбил их всей душой. Они стали для них чем-то личным, особенным, потому что Арс часто писал ему такие из-за неспособности сказать хоть что-то. Шастун просто записал все мысли на бумагу, сбиваясь и начиная заново. Когда он всё же смог закончить, то вырвал его его и подписал, чтобы Арс открыл его, когда парня рядом не будет. А его не будет в определённый момент. Потому что, как бы то ни было, рак ещё не поздно лечить. В наушниках всё играла музыка, которая заставляла всё внутри Антона сжиматься от её правдивости.

Когда я стал таким беспомощным?
Когда я потерял себя?
Всё слова, сошедшие с языка,
Как будто сказаны кем-то другим.

Антон заскулил, как покинутый миром пёс, зажав рот кулаком, кусая костяшки. Он так мерзко поступает с Арсением. Он отговаривает себя благими целями, но на самом деле... Нихуя они не благие, а безумно эгоистичные и жалкие. Парень слишком глубоко ушёл в жалость к себе любимому, стал тряпкой для мытья пола. Потому что зачастую сильный человек далеко не тот, кто может справиться со всем сам, а тот, кто может попросить о помощи.

***
— Я помню, когда ты был полностью моим, как ты изменялся на глазах. Что я могу сказать? Сейчас я перестал быть огнём, согревающим тебя на холоде, перестал быть рукой, за которую ты держишься. Всё из-за того, что ты уходишь от меня... — разносилось по лестничной клетке.
Арсений, услышав родной голос, доносящийся с его этажа, в пару секунд оказался у своих дверей. Он чуть не споткнулся о длинные ноги Антона. Тот сидел, оперевшись на дверь спиной и напевал строчки песни, которую пару ночей назад Арс включил ему по телефону. Замёрзший, промокший, укутавшийся в джинсовую куртку Попова, юноша сжимал в руке какую-то бумажку. Парень отрыл глаза и взглянул с грустной улыбкой на Арсения.
— Вернее, я ухожу от тебя. Господи, Арс, прости меня, прости, — добавил он от себя и отдал ему письмо.
Арс кивнул. Конечно, прощает. Попов присел рядом с ним и переплёл их пальцы. Антон устроил голову на его плече и продолжал подпевать песням, которые играли на случайном выборе с его телефона. Так и сидели на коврике у двери две души, которые некогда были соединены госпожой судьбой для того, чтобы помочь друг другу. И помогли. Поддерживали, любили друг друга и любят до сих пор.
— Я никогда не перестану пытаться, я не перестану наблюдать за тем, как ты уходишь. Я никогда не перестану задыхаться от твоего взгляда. Я не перестану держать твою руку, не перестану держать дверь открытой для тебя, не перестану выбирать тебя. Я никогда не привыкну к тебе, — сипел Антон.
— Пошли домой? — вдруг раздалось у юноши над ухом.
У Шастуна глаза стали, как блюдца. Он думал, что, может, ему послышалось, показалось, и он только что совсем не слышал родного голоса. Он уставился на Арсения удивлёнными глазами, а тот улыбнулся и поцеловал его в лоб. Он и сам не знал, почему барьер, не позволявший ему говорить, вдруг обрушился. Слова просто сорвались с губ и всё.
— Пошли, говорю, домой? — повторил он немного громче.
— Арс... — только и сумел выпалить Антон, а потом полез обнимать его.
И целовать, целовать, целовать его, как будто в последний раз. Любить так, как никогда до этого не любил. Они встали с холодного пола только спустя минут пятнадцать, когда Антон перестал стирать редкие слёзы счастья с щёк. Изредка сам Арс сцеловывал их и говорил ему о том, что всё хорошо. Антон в слова не вслушивался, он голос слушал, по которому так скучал.
— Я так тебя люблю. — шептали оба.
Они вошли в квартиру, отвлёкшись от одной большой проблемы, про которую Шастун сказать совершенно забыл. И проблема сама о себе напомнила, причём очень резко и безжалостно. Ему защемило болью где-то между рёбер. Он остановился в коридоре и оперся на стенку, зажмурившись от боли.
— Тош? — позвал Арс с кухни.
— Да, минутку.
— Всё нормально? — взволнованно спросил Попов, появившись в коридоре.
— Нихуя, — только и успел сказать Антон.
А потом упал без сознания в узком коридоре, грозясь собрать все тумбочки и шкафы головой. Благо, Арсений успел поймать его.
— Тошенька, Тош, не отключайся. Блять! Что ж ты творишь-то, Антон? — он подхватил его под колени и, забыв совсем о куртке, понёс к машине.
По пути позвонил Серёже и попросил закрыть квартиру и кормить кота, пока их не будет, на что в ответ получил шокированное молчание, а потом злостное: «Блять, Шастун!». И тогда Арсений понял, что Серёжа всегда всё знал. Почему-то он у друга спросить о происходящем не додумался, да и Матвиенко навряд ли бы понял его. Но теперь Арсений, наконец, снова заговорил, значит, Серёжа всё услышит.

***
Так они оказались в госпитале около десяти вечера, и поэтому Арсений себе не находил места. Читал письмо, оставленное Антоном, шептал молитвы, которым его когда-то мама научила. Мимо него проходили люди, совсем не замечая отчаяшевсегося человека. Его к Антону не пускали. Глаза слипались, бессонница брала над ним верх, но он покорно сидел и ждал, когда он увидит своё солнце. Он так хотел увидеть его здоровым. Мужчина задремал на диване у кабинета, когда сил бороться со сном не осталось. Он видел сны, которые было трудно разобрать. Какие-то совсем бессвязные картинки. Из них его вырвал врач. Арсений встрепенулся и встал, потирая глаза, чтобы прийти в себя.
— Арсений Попов, верно? Вы Антону Шастуну кем приходитесь?
— Муж. Да, муж, — он немного переврал, но надеялся это мелкое враньё в ближайшее время сделать правдой.
— Что ж, я думаю, вы знаете, какой диагноз Антону поставили.
Арс покачал головой. Не знает и слышать жестокую правду совсем не желает. Доктор удивленно взглянул на него, но быстро вернул хладнокровие.
— Мне очень жаль, но... У парня рак лёгких.
Арсений застыл с открытым ртом. Быть такого не может, нет. Он бы не скрыл от мужчины такое... Но в голове мерзким ропотом мысли говорили: «Скрыл бы». Попов верить в такую правду совсем не хотел. Он прикрыл глаза, успокаивая внутренний ураган, но ему не удалось сдержать себя. Попов качал головой, как сумасшедший. Это не может быть правдой, не такой она должна быть. Не так должна кончиться их история. Теперь стало больно по-настоящему. Сердце биться перестало в ту минуту, когда он услышал это страшное слово «рак». Внутренности резало этой чёртовой правдой. Он вздохнул глубоко, стараясь утихомирить бурю внутри, но это было невозможно.
— Я понимаю, такое трудно принять. Но этот диагноз совсем не означает смерть. Злокачественные опухоли лечатся, причём... — стал успокаивать его врач.
— Это точный диагноз? — перебил его Попов.
— Его ставил не я, так что не могу сказать с уверенностью. Если хотите, можете сделать анализ на цитологию, чтобы подтвердить его. Это даст вам реальный диагноз.
— Да, да, мы сделаем. Обязательно, — протараторил Арс.
Арсений так просто сдаваться совсем не намерен. Если у них есть хоть малейший шанс доказать, что Антон раком совсем не болен, они этот шанс используют. Он за своего мальчика бороться будет до последнего, сколько бы денег и времени на это не ушло. Арсений его смерти за бесценок не отдаст.
— Можете пройти к нему, он очнулся, — сказал, наконец, доктор.
Попов часто закивал как болванчик. Брюнет так не бегал уже очень давно, как он полетел на третий этаж в палату к Шастуну, но перед дверью остановился и сделал глубокий вдох. Ручка скрипнула, и дверь отворилась, впуская Арсения внутрь небольшой комнаты. На кровати полусидел изнеможённый Антон, подсоединённый к физраствору. Мужчина замер у дверей, оглядывая его. Внутри всё сжалось от вида парнишки. Тёмные синяки под глазами и бледное лицо. Шастун тепло улыбнулся Попову, чтобы тот немного расслабился, и Попов ответил кривой улыбкой. Арс молча подошёл к кровати любимого и приземлился на стул рядом. Взял его руку в свои и стал целовать костяшки и кольцо на пальце. Эти чёртовы слёзы снова покатились из глаз по бледной коже, но он не чувствовал их, а продолжал расцеловывать любимые руки и шрамы на запястьях.
— Сень, не плачь, прошу тебя, не надо, пожалуйста, — вполголоса сказал Антон, сам едва ли сдерживая себя, — Это всего лишь рак, всего лишь рак.
— Ты такой дурак у меня, знаешь? — просипел Арсений в ответ, — Мне сказали, что это может быть неточный диагноз. Мы съездим в частную клинику, которая меня когда-то выходила, сдадим пару анализов, чтобы убедиться или опровергнуть.
— Арс, я не хочу это снова переживать.
— Ты не будешь один, — оборвал его Арсений, — Я никогда тебя не оставлю, ясно тебе? Только попробуй что-нибудь подобное снова провернуть, получишь таких звездюлей, что сидеть потом не сможешь месяц.
Антон засмеялся так искренне и чисто, что казалось, словно у него искорки из глаз полетели. Эта его улыбка стоила всех жертв. Без исключения, всех. Арсений сжал его ладонь и улыбнулся тоже.