Чёрные вены

37. Я без тебя больше не хочу.

Мимо проносился мир. Редкие домики и километры электрических проводов, леса и маленькие деревушки. Антон любил смотреть в окна поездов с высоты второй полки. Там часто дуло, потому что вагоны из советского союза оставляли желать лучшего со своими скрипящими подобиями кроватей и сломанными окнами. Но юноша лишь заворачивался в подобие одеяла из простынки и грубого пледа сверху. Он и сейчас так лежал с наушниками в ушах и почти заснул, как вдруг почувствовал вибрацию мобильника, в который вернул питерскую симку. Полузакрытыми глазами он разблокировал гаджет. В лицо ударил свет, от которого парень поморщился. Сообщение было отправлено Арсением. Оно стало первым за полторы недели после их разговора. Антон не без интереса открыл его. Там вновь было стихотворение, только в этот раз с подписью:

«Я ни разу не сказал тебе настоящего «прости».
Я в бессилье тебя уничтожил
Под сизым созвездием нашей печали.
Я не жду, что ты простишь меня, боже,
Как когда-то другие прощали.
Осенью серой, как дым сигаретный,
Уничтожил тебя, хоть я так не хотел,
Выстрелом в душу, в самое сердце,
Что где-то хранит тепло наших тел.
На ярком закате, рыже-розово-синем,
Как смесь из огня, что оставил ожог,
Счастье теперь стало сказкой красивой,
А сердце лежало у твоих ног.
Только ты, прошу, прости меня, боже,
Только прости, и я сразу вернусь,
Почувствую, ток пробегает по коже,
Я скоро, похоже, повторно влюблюсь...»

Антон улыбнулся, а на душе разливалось тепло. Ему предстояло ещё много часов в этом душном шумном поезде, прежде чем он ступит на мокрый после очередного дождя асфальт. Он чего-то ждал. Чего — не ясно, но сердце прямо трепетало. Парень знал, что никто его не заберёт с вокзала, потому что точную дату возвращения он никому не говорил, кроме Матвиенко, который поклялся никому не рассказывать. Шастуну же просто хотелось проехаться в пустом метро, пройтись по аллее, ведущей от подземки до дома и, рухнув на свой старый скрипучий диван, уснуть. С Арсением они разберутся, он думал, потом, потому что говорить ему было нечего, а решение давно уже принято. Он хотел вернуть всё: поцелуи, заботу и поддержку. И секс тоже. Во всех этих мыслях, а ещё с то и дело крутившимся в голове стихом, Антон уснул на неудобной полке поезда.
Дым клубами поднимался над чашкой. Антон сидел на нижней полке и ждал, когда же чай, наконец, остынет. Есть не хотелось. Он и так смог набрать кило за полторы недели, что было невероятным для него достижением. Но еду в себя приходилось впихивать силой, через тошноту. Юноша отхлебнул от кружки и вновь уставился в окно. Они подъезжали к Петербургу, который в двенадцать ночи был ещё совсем светлым. Антон и забыл про белые ночи, которые были любимыми у многих поэтов и писателей. Парень ждал их, потому что ни разу в своей жизни такого чуда не видел. Поезд размеренно двигался в сторону Петербурга. Вещи уже давно были небрежно брошены в сумку, постель сложена. Но наушники всё так же вставлены в уши, музыка играла, создавая атмосферу возвращения домой. Шастун не мог перестать улыбаться. Где-то там его ждёт Арсений, наверно. Антон хотел верить, что Попов его действительно ждёт. Впереди показался вокзал, дома, люди и снова эта ставшая привычной спешка. Юноше стало почему-то настолько хорошо, что хотелось смеяться. Возможно, многие в том вагоне посчитали его сумасшедшим, но он действительно рассмеялся без причин, так звонко и искренне. А думал, что забыл, как это делается. Они начали останавливаться.
Антон вышел из поезда одним из последних, чтобы не быть стиснутым другими людьми. На лице сияла эта чистая улыбка. Он просто вернулся домой. Уставший от ссор, тайн и давно простивший Арсения, парень поклялся теперь не допускать ошибок. Юноша больше никого не хотел терять, а особенно человека, который показал ему, каково это — любить. И пускай, ему понадобился месяц и пару снов, чтобы осознать это. Он брёл по вокзалу, наблюдая, как такие же, как и он, замирали, смотря на красивое небо. Белые ночи были удивительным явлением, которым проникался каждый. Они делали всё вокруг другим, даже людей. Антон был тому примером, потому что ему больше не хотелось грустить, смотря на перья облаков на голубоватом небе. Всё внутри изменилось, словно сад зацвёл по весне. Он спустился в метро, зашёл в полупустой вагон, а в плеере всё крутились и крутились песни. Под музыку весь мир становился атмосфернее. Мелодии, как фоновая музыка, сопровождала взлёты и падения. Антон сидел и разглядывал людей, прикрыл глаза даже на пару минут, а потом назвали его станцию. Эскалатор ехал нарочито медленно, зная, что парень жаждет увидеть родные места.

***
Тёплый воздух ударил в лицо, вызвав мурашки по коже, отчего Антон завернулся в джинсовую куртку Арса, которую успел за время, проведённое в Воронеже, полюбить так же, как когда-то полюбил её владельца. Однажды и навсегда. Он побрёл к дому, медленно переставляя ноги. Вся листва распустилась, и теперь пышные шапки деревьев скрывали улицы под своей тенью. Всё было хорошо, но Шастун не был бы Шастуном, если бы не огрёб проблем даже в пяти минутах от дома. Он уже почти дошёл до парадной, как вдруг прокуренный, пьяный голос позвал его по имени. Антон замер у двери подъезда, услышав его, потому что этот голос он так давно старался забыть. Он сморщился от резких противных ноток в нём. Парень медленно повернулся и у дороги увидел мерзкое лицо бухого отчима. Он держал в руке бутылку дешёвской водки. Костя был одет в костюм. Антон помнил его совсем другим, в рабочем комбинезоне и более худым, но его пьянство никуда не делось.
— Вернулся, блин, в Петербург... — проговорил Антон себе под нос.
К нему двинулся человек, которого Шастун боялся, и мечтал больше никогда не встречать. Из-за него он провалялся месяц в больнице с трещиной в черепе в шестнадцать, из-за него слушал крики дома. Антон хотел верить, что с уходом Костя его забыл и больше никогда не найдёт. Но жизнь распорядилась по-другому. Антон дёрнул переключатель дерзости.
— Кого я вижу! — ехидно произнёс он, — Ну что, нагулялся, решил извиниться перед пасынком спустя десять лет? — юноша сложил руки на груди.
— Ты бы со мной, юнец, так не разговаривал. Я всё ещё твой законный опекун.
— Да мне плевать с высокой башни, кто ты мне там. Взрослый уже. Десять лет жил как-то без тебя. Не хочу даже знать, что тебе от меня нужно. — он уже обернулся, чтобы войти в подъезд, который был в трёх метрах, но его перехватили за руку.
— Оборзел совсем?
— Тебе до меня дела не было, а тут вдруг ты появляешься на пороге моего дома. Зачем? У меня был дерьмовый год, если не вся жизнь. Зачем тебе я-то сейчас? — процедил Шастун.
— Ты как со мной говоришь? — сказал разозлённый отчим, — Щенок. Никакого уважения к старшим.
— К таким, как ты, его в априори быть не может, придурок.
Молчание тяжким грузом повисло в сумерках.
— Как ты меня назвал? — с ненавистью в голосе произнёс Костя.
Антону стало действительно страшно, потому что этот его тон он помнил прекрасно. После него всегда следовал удар, и теперь ничего не изменилось. Через секунду кулак Кости прилетел в висок юноши, отчего тот зашипел и отступил назад. Мужчина вновь замахнулся, и Антон закрыл лицо. Следующий удар пришёлся по рёбрам. Парень чувствовал себя действительно щенком, забитой собакой, которая не в силах ответить обидчику. Страх сковывал, потому что тело всё ещё помнило тот удар о стену много лет назад.
— Одиннадцать тысяч, забросишь на мой мобильный. — прорычал отчим, пихнув в руку парня бумажку с номером.
Добавив ещё и оплеуху, он уплёлся пьяной походкой куда-то.

***
Антон чувствовал, как в голове бился учащённый пульс. Голова трещала, а бок болел. Парень стоял пару минут, прижавшись виском к холодной двери, но решил всё же подняться в квартиру. Ему повезло хотя бы потому, что лифт починили, и пешком идти не пришлось. «Арс, наверное, чувствует всё», — думал он, сквозь гудение в голове. Пока парень пытался открыть дверь, он почувствовал, как от носа к губам скользнула тёплая кровь, гадкая на вкус.
— Да, ну, серьёзно, что ли? Что ещё? — раздражённо проговорил Шаст сам себе.
Юноша попал в замочную скважину не сразу, но с третьей попытки всё-таки услышал заветный щелчок. Наскоро сбросив куртку, он побежал прямиком в ванную, чтобы остановить кровь. Но она всё шла и шла бесконечным потоком. Антон испачкал рукава своей бежевой кофты в ней, да и всю раковину. Голова закружилась, и он опёрся на стиралку позади. Парень почувствовал металлический вкус на губах и в горле, отчего его чуть не вывернуло. Прижав руку тыльной стороной к носу, он перерыл шкафчики в поисках ваты, но и её не нашёл. Шастун опустился на пол, словно силы покинули его, и опустил голову. На синем кафеле стали появляться красные капли.
— Ну давай же, давай... — проговорил, сглотнув кровь, юноша.
Он разразился громким кашлем, настолько противен был её вкус. От пульсации в висках становилось ещё хуже, она мешала думать, слышать что-либо. Кровь всё не прекращалась. Антона пробрала такая злость на себя, на весь мир, на глупую несправедливость. «Всегда проблемы, одни только проблемы, сука», — промелькнуло в голове. Хотелось, чтобы Арсений был сейчас рядом, потому что он точно бы смог помочь. Он ударил кулаком по коленке, отчего та заныла. Но парню никто не поможет, кроме него самого, и ему стоило бы давно это понять. Юноша собрал силы в кулак и встал. Пошатываясь, он смог доплестись до кухни. Парень думал, что в поисках перекиси или чего-то подобного, перебьёт все рюмки, стоявшие на той же полке. Они с грохотом попадали вниз, вызвав почти болезненные ощущения в голове, но остались целыми. И всё же, в самом углу верхнего шкафчика, пальцы зацепились за заветную бутылочку.
Салфетки, смоченные перекисью, помогли кровь, наконец, остановить. Антон оглядел себя. Вся кофта была в алой жидкости. В зеркале отражалось побитое лицо, с чернеющим синяком у брови и глаза, мелкие кровоподтёки на виске. Ему стало даже мерзко смотреть на себя. Слишком выпирали рёбра, а кожа стала в разы бледнее, мрачные тени пролегли под некогда светлыми глазами. Впервые Антону стало за себя страшно, потому что он понял — ещё хоть немного от такого образа жизни, и его уже никто не соберёт. Ни Арсений, ни Судьба, ни он сам — все вмиг станут бессильны перед его смертью. Но, как решил парень, пока возможность есть, нужно себя спасать. Его внимание от осуждения себя отвлекли крестики на запястьях. Они стали пощипывать, сначала почти незаметно, но с каждой секундой всё сильнее. Антон напрягся. Он вытащил из кармана телефон и незамедлительно набрал Арсения. Ведь он всё ещё болен, и парень об этом ни на секунду не забывал. Гудки, казавшиеся криками в рупор, резали слух. Но трубку никто так и не взял.