Чёрные вены

46. Податливое сердце.

Я люблю Арсения. Я его люблю, без сомнений, любого: счастливого, грустного, напуганного. Сидящего, как сейчас, полуголого, в одних спортивках, курящего в форточку и задумчиво глядящего на ночное небо. Ему стоило бы бросить, перестать сжигать свои лёгкие, но он слепо твердил, что всё ещё не зависим. Мне же любой дым стал противен, я до сих пор чувствовал его в лёгких и горле. Да и этот чёртов кашель давал о себе знать. Это напрягало нас обоих, но прошла неделя, а к врачу я так и не сходил. Надо бы, наверно, но мне было боязно как-то, не хотел слышать диагноз. Он будет неутешительным, я уверен. Арсений заметил, что я погрустнел, и коснулся подушечкам пальцев моей руки, покоящейся на коленках. Он был явно взволнован всем происходящим со мной. Я снова перестал спать, теперь уже по причине постоянной тревоги внутри. Какой-то непонятный страх, разрастающийся внутри всё больше. Арсений заботился обо мне, по-настоящему заботился. Давал свои успокоительные, чтобы я мог хоть немного поспать, ждал, пока я усну, иногда придумывал романтичные сказки. Я видел эту любовь в его глазах в примеси с виной. Он думал, что я ещё не простил его за тот разрыв, но я уже давно. Это было так много времени назад, да и виноваты были мы оба. А сейчас я разглядываю кольцо на своём пальце, которое любил больше остальных, и понимаю, что мы, вроде как, счастливы. А значит, делаем всё правильно.
Я не знаю, что бы я делал, если бы не встретил тебя.
Я действительно никогда не задумывался об этом. Кем бы я был, что бы стало со мной сейчас? Думаю, вернулся бы в Воронеж, гнить в собственных воспоминаниях. Никто не говорит, что с Арсением всё стало просто, совсем нет. У нас много боли и проблем, но любовь все их перечёркивает. Потому как быть любимым кем-то — это лучшее, что случалось со мной. Не просто кем-то, а заботливым, переживающим Арсением.
— Я тебя очень сильно люблю, — шепчу я, переплетая наши пальцы.
Он легко улыбается и, туша сигарету, тянется ко мне за поцелуем. Я могу почувствовать, каково ему было раньше целовать меня. Губы горькие от никотина, но всё равно такие же нежные, не такие закусанные, как мои. Арс целовался уверенно, страстно, раньше же в наших поцелуях была толика робости. Всё изменилось. Мир изменился. И мы поменялись тоже. Арсений больше не забитый жизнью невротик, с вечным страхом быть покинутым. Возможно, эта боязнь в нём ещё живёт, но он не говорит об этом. Он стал улыбчивее, увереннее, но остался таким же заботливым и таким же красивым. Мне сложно сказать что-то о себе, но я стал менее... Отчаянным, что ли? Не впадаю в слёзы без причин, и перестал строить из себя меланхолика. Или нет. Судить не мне. Мы стали другими с появлением в нашей жизни друг друга, мы друг друга спасли. Я так его люблю, я так хочу его сохранить. И не устану говорить ему об этом. И он мне тоже.
Если бы я никогда не увидел твоих прекрасных глаз, не ощутил прикосновений этих нежных рук...
Я много думал о любви раньше, до того, как встретил её. Удивлялся, насколько абсурдно и странно то, что одно лишь мимолётное касание может связать две абсолютно разные души вместе. Или же схожие, не имеет значения. Некоторые говорят, что любовь — это обязанность. Мол, выбирать не приходится. Другие же, самые счастливые, что мы можем решать, любить с нами связанного или нет. Но любовь, словно перевёрнутая восьмёрка. Бесконечность. Она занимает твой разум, сердце. Она охватывает тебя целиком. Ты проваливаешься в неё и уже не хочешь искать выход, да и навряд ли ты вообще его найдёшь. Если вы не ощущаете этого, то это чувство не любовь вовсе. Она не может закончиться, погаснуть, как свеча от воды, сойти на нет. Не в этом мире. Когда ты с тем человеком, который̆ для тебя дороже, чем весь остальной̆ мир, вы вместе проваливаетесь в небытие, где не существует никого кроме вас. Любовь существует на расстоянии. Она не ограничена временем. Только чёртова целая жизнь и то, что после неё. Любовь появляется мгновенно, просто человеческое сердце того не осознаёт. Нужно время, чтобы обратить на неё внимание. Мне вот понадобилось... Я помню, как сказал ему об этом. В страхе потерять то, что так долго искал. Но всё оказалось куда лучше, правда. Вспоминая все те сны, которые привели меня в Питер, я удивляюсь по сей день тому, что две души, будь они в паре метрах друг от друга или на расстоянии в тысячи километров, в раю или аду во всех их смыслах, всё равно друг друга найдут. Не чтобы смерть забрала этого человека потом, ведь правда? Правда?
Не почувствовал бы твоей любви?
Арсений что-то рассказывал той ночью своим томным, бархатным голосом, сидя с опять неспящим мной на подоконнике. У него закрывались глаза, он то и дело проваливался в прострацию, но сидел, даже не заикнувшись об усталости. Я был благодарен ему за это. Говорил про работу в театре до аварии, о несбывшейся постановке. Много говорил о Лизе, предаваясь грустным воспоминаниям. Смотрел на меня своими светящимися голубыми глазами и касался, много касался рук, скул, губ, шепча признания. Мы изменились. Мир изменился. Но кое-что осталось постоянным — его взгляд, изучающий меня, неверующий в то, что я сижу рядом.
— Ты думал когда-нибудь о том, что мы были бы другими людьми? Например, юмористами, вроде Димы и Серёги. Или лесорубами, — сказал я, хихикнув.
Арсений засмеялся тоже, потянулся, как сонный кот и шумно вдохнул. Он похож был на совёнка, то и дело клевал носом, но усердно, в силу профессии, притворялся бодрым. Но я-то его знаю, как-никак живём вместе уже полтора месяца.
— Может ты спать всё-таки пойдёшь? Не беспокойся обо мне, — сказал я негромко.
— Да нет, просто... Чувство тревожное какое-то, думаю, усну сейчас, упущу что-то, — сказал он, потупив взгляд.
Ко мне сон не шёл совсем. Я бы просто полежал с ним в обнимку, вдыхая мятный запах его волос. Но слова Арса действительно напрягли меня. Это чувство и у меня было, но я связывал его с собственными лёгкими, которые потихоньку выходили из строя. Болело где-то под рёбрами, и этот кашель, пробирающий до костей, донимал. Каждый раз я думал, что сдохну раньше, чем он кончится.
— К слову о «Импровизации», — сказал Арсений бодро. — Матвиенко говорит, что Макар уходить собрался, нас на кастинг зовёт, мол, будем всей нашей толпой участвовать. Хотят взять четвертого. Может, стоит попробовать?
— Арс, мы и юмор — вещи несовместимые. Да и спектакль у меня...
— Так это времени много занимать не будет, там скопом снимают кучу выпусков сразу. Просто подумай об этом, хорошо? — с мольбой сказал он.
— Хорошо, — ответил я и ухмыльнулся.
Я не знаю.
Есть много причин любить и ненавидеть старые пятиэтажки. Одна из них — постоянно хандрящий свет. Та ночь решила преподнести нам сюрприз. То ли выбило пробки, то ли что, но мы сидели в кромешной тьме. Свечки я все выбросил сразу после пожара. Панический страх огня теперь засел крепко-накрепко в моей голове.
Мы сидели в темноте долго, тихонько переговариваясь, будто боясь рассеять дымку спокойствия. Вдруг Арсений вскочил и убежал куда-то так, словно открыл закон всемирного тяготения. Всякие лампочки над головой и прочее.
Вернулся он спустя пару минут и несколько воплей и криков вроде: «Не падай! Не падай! ДА Я КОМУ СКАЗАЛ?!». Полез в верхний шкафчик на кухне, наверно. Там всегда какой-то хлам на голову сваливается. Вернулся с двумя пластиковыми свечками, они работали на батарейках. Через мгновение комнату озарил мягкий, тёплый свет, как от маленького камина. Арсений опустил их на тумбочку и улыбнулся мне, смотря прямо в глаза, а потом протянул свою руку.
— Потанцуем, солнце?
Я завис на секунду, оглядывая его красивое тело в свете искусственных свечек, а затем кивнул и аккуратно спустился с подоконника. Мои ладони скользнули в его. Мы начали медленно покачиваться под какую-то песню, которую Арс включил на телефоне. Она была очень знакома мне, но я, как ни старайся, не мог вспомнить её названия. Слова было разобрать трудно, особенно с моим низким уровнем английского. Но Арсений её, по-видимому, знал и подпевал, устроив голову на моём плече.
— Так вышло, что у меня хорошая защита и податливое сердце... — шептал он слова, — но ты можешь поразить его своим клинком.
Я улыбнулся уголками губ и прикрыл глаза, погружаясь в музыку. Под боком продолжал поскуливать Арс. Я чувствовал пальцами мурашки на его голой коже, но от него шёл жар. Он приник ко мне всем телом, крепко вцепившись в бока. Я оставлял поцелуи на его лбу и только сильнее обвивал его тело. Свет отбрасывал тени наших фигур. Мы всё кружили и кружили, стискивая друг друга в объятиях. Как последние жертвы «Титаника». Как проигравшие в длительной войне. Арсений почувствовал мою нервозность, тревогу, волнами разбегающуюся по телу и стал гладить меня по спине, успокаивая. Я почти не дышал тогда, изредка рвано хватая воздух, потому что мои нервы решили пошалить. Но босиком, без света, стоящего в центре небольшой, но всецело нашей комнаты, я чувствовал себя лучше, чем когда-либо. Ко мне прижимался мой любимый человек, от которого пахло сигаретами. Мы поменялись ролями так быстро, что я даже не заметил этих перемен. Сейчас было лучше. Сейчас было хорошо, по-настоящему. «Выживут только любовники», — как гласило название известного фильма. Но мы были не просто любовники, а любимые люди. В этом, наверное, и проблема.
— Я волнуюсь, — просипел тихонько я, прерывая пение Арсения. — Я тебя люблю так сильно, ты бы знал, — выдохнул я.
— Я и так знаю. И я люблю тебя тоже. — ответил он тем же томным голосом.
И даже не могу представить.
Все наши разговоры и танцы были прерваны трелью звонка мобильника Арса. Кому понадобилось вызванивать нас в три часа ночи? Арсений, полный тревоги, естественно, снял трубку, оторвавшись от меня. И резко стало холодно. Просто так в такое время не звонят. Разве что, если ты бухой или только что расстался с кем-то.
За те пару минут, которые он разговаривал, столько эмоций сменилось на его лице. Сначала это было недоумение, потом страх, а затем я увидел то, что так боялся разглядеть с момента того пожара, в котором сам чуть не погиб. Я часто вспоминал его. Прошло уже полтора месяца, а это ощущение пламени, кусающего руки, всё ещё не покидало меня.
Я увидел на лице Арсения отчаяние, лицо, искажённое от боли. Он без слов сбросил вызов и подорвался с места. Я последовал за ним. Мы всегда следовали друг за другом. Он накинул на себя растянутую футболку и спортивную кофту и лёгким движением бросил мою ветровку мне, не проронив ни единого слова, не дав ни единого объяснения.
— Арс, что произошло? — спросил я наконец, но в ответ получил лишь один холодный взгляд.
Через буквально пару минут, мы сидели в автомобиле. Он всё ещё ничего не говорил, лишь пристегнул меня, как всегда, делал. Я не понимал, куда мы едем и зачем, но не задавал вопросов лишь потому, наверное, что видел на лице Арса страх. Видел, что он снова на грани нервного срыва, и я не хотел быть тем, кто оторвёт кольцо от гранаты. Его губы тряслись, а пальцы вцепились в руль мёртвой хваткой. Он старался не показывать своего волнения, но я же знаю его вдоль и поперёк. Он был на грани припадка, и это было самым пугающим. Я так отвык от этого, я уже думал, что он стал почти здоровым. Но не зря Арс сам мне сказал когда-то, что это неизлечимо и очень серьёзно, хоть и не смертельно.
Мы ехали куда-то сквозь льющий столпом ливень, под которым обычно бегали счастливые мы, но сейчас его грохот по крыше и стёклам стал раздражающим.
Мой вам совет — если вам позвонят после трёх часов ночи, лучше не берите трубку, потому что ничего хорошего это не принесёт.
Я так прикипел к тебе, что вся эта боль — она никчёмна.
И я буду рядом, что бы не произошло.