Чёрные вены

29. Тихое, безмолвное «Прости».

В тот миг, когда Арсений занёс руку над любимым человеком, что-то у него внутри сломалось. Он замер на секунду, пока вина резала сердце. Перед глазами снова разные воспоминания о мрачном прошлом. Как он вывернул руль, чтобы хоть как-нибудь избежать столкновения, но всё равно разбился. Как регулярно бил Серёжу, превращая кулаки в кровавое месиво, но тот, почему-то, не отвернулся от мужчины. Всё внутри у Арсения резко сдало позиции, превращаясь в песок, прах, пепел или во всё из этого списка разом. На секунду он замер в осознании случившегося, а потом само происходящее ударило в голову. Разум прояснился, возвращаясь в реальность, но было поздно. Антон уже бежал к выходу, не оборачиваясь. Арсу понадобилась ещё секунда, чтобы прийти в себя и броситься следом. Механизм был запущен, шестерёнки крутились, но с перебоями, слетая с механизмов. Голова кружилась. Он будто забыл себя на тот миг, когда он уже был готов влепить Шастуну пощёчину. А сейчас пустота разъедала органы. Он выглядел таким потерянным и убитым, что без жалости невозможно было смотреть на эти блёклые голубые глаза. Мгновение, и с хлопком двери его сердце разбилось о желудок.
Он остался стоять у двери, потому что не мог пошевелить ни одной частью тела. Его стеклянный взгляд был устремлён в пол. Арсений даже не дышал, казалось. В голове стадом бегали мысли, а вокруг только губящая тишина была спутницей мужчины. Попов был на все двести процентов уверен — Антон его не простит. Никогда не простит и бросит сразу, как успокоится. Страх сковал его целиком, а паника накатывала резкими волнами. Он хотел броситься следом за стремительно убегающим юношей, но почему-то не смог. Арсению нужно было подумать над всем тем, что он открыл в себе и в любимом человеке за этот вечер. Он прислонился к стене узкого коридора, сползая на пол. Крики и неутихающая злость рвались наружу. Брюнет запустил пальцы в свои шелковистые волосы, на пороге того, чтобы начать их вырывать, и тихонько зарычал себе под нос, не в силах сдерживать лавину из чувств внутри. Через секунду кулак врезался в стену напротив. Костяшки болезненно заныли, но Попову было категорически всё равно. Он влетел в комнату, снося всё на своём пути. Лёгким движением руки смахнул со стола все бумажки и книги, кучу отрывков сценариев, которые оставил тут Шастун. Следом полетел ноутбук, со звоном разлетелись по полу кольца и браслеты Антона, кружки бились о ламинат. Попова мало волновали разбитые костяшки и кучу перебитых вещей, когда он лупил кулаками шкаф, батарею, ломая кости о трубы.
Злость на этого мальчишку брала верх над разумом. Гнев ядом отравлял голову так, что становилось горько во рту, словно нефть разлили по горлу. Скрыл от него своё состояние, пил таблетки, чтобы Попов ни о чём не узнал. Арсений всегда думал о родственных душах как об обещании защиты и поддержки, незыблемой любви и помощи, но всё оказалось по-другому настолько, что хотелось послать далеко и надолго этот мир. И всех этих душ. Потому что любовь не незыблема, защиту сам ты дать не можешь, а поддержка сменяется скандалами из-за попыток помочь. Вот и думай, что не так с этим миром или с другим, что сходишь с ума от того, от чего должен задыхаться в счастье. Вот вам и мир, где Судьба решила, что вам нужно кого-то обязательно любить.
От горя и отчаяния Арс разнёс всё помещение, пока силы резко не покинули его, и он опустился на пустой клочок пола, который остался без осколков посуды и техники, которую нельзя уже было починить. Он поднял лежащий рядом листок, который оказался текстом последней сцены спектакля, где главный герой сидит у какого-то дома в Петербурге, пока перед его глазами разводят мосты. Они с Антоном столько раз отыгрывали её, что даже Арсений уже наизусть знал все слова. Он улыбнулся своим воспоминаниям, а потом реальность предстала перед ним во всей своей красе. На дворе ночь, а он сидит в комнате, где столько всего произошло, вокруг множество поломанных вещей и всего один разбитый человек. Разбитый во всех смыслах. Который только что сам разнёс своё жилище, пока любовь всей его жизни где-то бродит, его одинокий брошенный Антон. Улыбка поникла, а боль в руках стала в разы сильнее. Но никакая физическая боль не может стать сильнее ментальной. А ей сейчас можно было разрезать титан. Сил больше не было вообще что-то чувствовать, сидя на холодном полу, от собственной беспомощности и безнадёжности, колючим одеялом окутавших его. Только думать, думать, думать. Он вспоминал об Антоне, который был сейчас неизвестно где, и, скорее всего, далеко. Понимал, как сильно виноват перед своим мальчиком за то, что не смог увидеть эту перемену, не догадался о потере веса, которая сейчас уже прекрасно была видна. Злость ушла, оставив выжженую в сердце дыру. Арсений сорвался на нём, хотя обещал себе никогда не причинять ему боли, не ему. Не его маленькому солнышку, которое не такое уж и маленькое, которое он очень сильно любил. Мужчина с ума сходил от любви к этому человеку, просто захлёбывался ей. Шастун был единственным ценным в его жизни. Казалось бы, что нет ничего сильнее его любви к парнишке, но такой силой оказался гнев, который затмевал все остальные чувства. А что, если он всё-таки сорвётся на нём, оставит синие синяки на его бледной коже? А что, если он не сможет себя остановить?
Несколько пальцев левой руки Арс не мог согнуть вовсе, боль была невыносимой. Он подозревал у себя сильные ушибы, а то и переломы костяшек. Хотя, чего он ещё ждал, когда лупил минуты три деревянный шкаф? Как бы Арсений не отговаривался от своих проблем, он прекрасно понимал, что все его психические отклонения никуда не делись, и никакие лекарства тут уже не помогут. Только понял это он слишком поздно. Ни один психиатр не смог ему помочь. Сколько бы Шастун не пытался, ему тоже не удалось сотворить хоть что-нибудь, чтобы улучшить состояние любимого. Так кто же сможет? Никто, наверное, кроме самого героя этой истории.
— Антош... — шептал он, сидя на пустой тесной кухне, которая час назад была наполнена криками, — Я же люблю тебя. Очень сильно люблю, солнышко моё. Только ты этого не услышишь.
Кинув взгляд на вдребезги разбитый телефон, он сделал тяжкий вздох. Тусклый свет заливал помещение, а ночная, обычно уютная, тишина казалась такой напряжённой, что хотелось снова начать кричать. Но горло и без того неприятно щипало, поэтому Арсений, как и полагается человеку на пути к сумасшествию, просто начал разговаривать с пустотой, разглядывая свои руки, которые были ало-красными от запёкшейся крови.
— Я не могу больше так. Я вижу, как ты увядаешь на моих глазах. Это я гублю тебя. Всё твоё состояние — это моя вина, ничья больше. Ты просто исчез, бродишь сейчас где-то, или вообще покупаешь билет в Воронеж. Потому что я пойму, если ты захочешь от меня сбежать. Я думал, что не смогу причинить тебе боли, но, очевидно, это не так. И я не имею ни малейшего понятия, что же мне теперь делать. Правильно будет, наверное, остаться тут и ждать, пока ты вернёшься, чтобы поговорить. Без воплей и криков. Если вернёшься, конечно. Сумасбродно — броситься тебя искать, без телефона и малейшего намёка на твоё местоположение. Но что потом? Будешь ли ты так же любить меня, после всего? Хотелось бы верить... — он прервался, когда Дырсик, который был больше похож не на кота, а на пушистую картошку, потёрся влажным носом о его руку.
Арсений не смог не улыбнуться. Животное очень привязалось к нему, часто засыпая в ногах влюблённых парней.
— Что прикажешь делать, Дырка? — сказал Попов, шутя, — Я же люблю его, да так, что ноги подкашиваются. Но причинять боль ему тоже не могу больше. Может, лучше исчезнуть, как будто и не было? Обречь себя на одиночество, зато он будет в спокойствии.
Дырсик всем видом пытался показать мужчине, какой он придурок, но Арс даже не смотрел больше на кота. Он уронил лицо в руки, которые тут же заболели адски. «Надо бы в больницу съездить» — подумал Арсений, — «Но это всё потом. Для начала — разобраться, что будет лучше для него. Потому что Антон всегда важнее чего-либо другого. Всегда».
Арс всегда клялся в вечной любви Антону и никогда не допускал того, что все его чувства - влияние Судьбы. Он и сейчас до одури любил мальчишку, но становилось всё сложнее сохранять хоть какие-нибудь отношения, потому что парень по-настоящему рушил сам себя, не желая вредить Попову. Для этого приходилось скрывать множество деталей, лгать ему, что и делало больно Арсению. Он думал, что его мальчик просто не доверяет ему. Он не допускал мысли, что это очень своеобразная забота. Просто понимал, что они друг друга только убили. Их счастье уже не было таким важным для обоих. Всегда печаль и боль бросается в глаза прежде, чем вспоминается любовь. И сейчас это было в первую очередь больно. И во вторую. Только пока Антон вспоминал, за что же любит своего Ангела, Арс же размышлял над тем, что же хорошего было в их отношениях на фоне всего плохого. И это ломало, разрушало веру во всю судьбоносность их встречи. Конечно, любил. Губит, значит любит, как говорится. Но больше так просто не мог.
На часах три, а Арс мучается от боли в руках, сидя сгорбившись на табуретке, и от мыслей об Антоне. Арсений, сколько бы не пытался найти ответы на эти вопросы, но идея броситься в холодный, огромный Петербург, когда у тебя нет даже самых простых средств связи, всё так же казалась дурной. И пускай Попов знал город, как свои пять, по-видимому, сломанных, пальцев, искать в нём Антона — чистой воды глупость. Поэтому, чтобы хоть как-то глушить нервы и мысли, он распивал новогодний подарок Серёжи — лицензионный коньяк. Жидкость жгла горло, но немного успокаивала. Он выпил всего-ничего и не чувствовал опьянения. Мужчина накручивал и накручивал себя, представляя самые ужасные варианты, пока чувство вины разрасталось. Когда он устал уже размышлять над тем, что правильно, а что нет, он просто крикнул, что было мочи, снова обращаясь к образу любимого:
— Я устал мучать тебя!
Дырсик дал дёру с колен брюнета, оставив пару царапин на ляжках. Из-за этого Арс зашипел, как и сам котяра, а потом согнулся пополам, словно эмбрион. Нужно было что-то делать, потому что это высиживание на месте уже было невыносимым. Но выход так и не был найден, поэтому он принял, наверное, самое тяжёлое решение в своей жизни. После ещё одного стакана коньяка, ещё пары разбитых тарелок, царапин, оставленных на пальцах, он схватил листок белой бумаги и чёрную ручку, стал писать письмо, которое бы объяснило весь смысл его поступка. А поступил он, как самый настоящий идиот и подонок. Потому что в современном мире люди совсем забыли о разговорах, словах, которые спасали жизни, судьбы и чувства. Потому что в современном мире молчание стало обыденным. Секреты, тайны, ложь, да и что угодно, только бы не пришлось смотреть в глаза человеку, которого любишь, но не можешь и не хочешь больше ранить. Ведь люди думают, что так боль становится меньше. Но это самое большое враньё, в которое они верят, чтобы доказать правильность своего поступка. Ведь письма — это так просто, кажется им, даже если ты пишешь их, проливая литры слёз над бумагой. Ровным счётом как слёзы катились по щекам мужчины, мешаясь с кровью, и делали лист розоватым. Потому что люди вкладывают в них самые болезненные фразы, мысли. Они хотят показать вину. А на деле, мало кто чувствует её. Но Арсений чувствовал, да ещё какую, поэтому он уже час писал этот текст, который давался ему лишь чуточку легче, чем надгробное слово дочери. Потому что он буквально писал себе надгробное слово, оставляя и юношу, и себя, дохнуть в одиночестве. Но так ведь лучше? Так он не сможет причинить физической боли любимому солнышку? Но душевная боль, Арсений, всегда мучительнее и болезненнее чем физическая.
Он ненавидел себя за это. Ненавидел за это чиркнутое «Прости» в конце листа, за все эти слова о том, что им надо расстаться, которые он написал. Пока мужчина шёл в квартиру Антона, он то и дело останавливался в попытках уверить себя в том, что делает он это ради самого Антона. Не стоит ненавидеть его за это решение, потому что ему нужно было время, а ещё нужнее оно было Шастуну. Они только вредили друг другу. Так и будет, пока они не поймут, что есть рядом человек, который поддержит и поймет, всегда, вне зависимости от ситуации. Они привыкли жить по одиночке, поэтому их счастье было таким недолгим. И Попову хотелось верить, что это не навсегда, но сам понимал, что это конец. После всего Антон его не простит. Арсений буквально хотел убить себя, когда зашёл в пустую квартиру юноши. Прекрасно знал, что не найдёт его там, как и Серёжу. Оставил пару белых листов на краю стола. Листы, на которых было написано так мало о вечной любви и слишком много грубых, резких фраз, которые перечёркивали каждое из них.

«Нам стоит перестать ломать друг друга. Лучше я исчезну, потому что не дай Бог я попробую ударить тебя ещё хоть однажды.
Может, нам не стоит быть вместе? Может, расстанемся? Потому что я устал, и ты тоже, я знаю.
Прости.»

А потом вышел из дома любимого человека. С хлопком двери из его глотки вырывался крик, разлетающийся на все девять этажей.