Чёрные вены

55. Больше не курит.

Арсений уже которые сутки сидел у кровати Шастуна, ожидая, когда он придёт в себя. Большая потеря крови и очередная встряска далась его и без того слабому организму нелегко. Состояние парня было настолько тяжёлым, что за ним постоянно следили врачи. Попов не спал, почти не ел, а всё сидел у его постели и сжимал худую руку в своей. На второй день он вернул юноше кольцо, которое наскользнуло на палец с лёгкостью. Столько слёз было пролито брюнетом за это время только из-за осознания того, что он мог запросто потерять это русоволосое солнце. В который уже раз. Нервы Попова больше боли не выдерживали. Он позволял себе и плакать, и тихонько скулить в кулак, чтобы не потревожить никого. Смотреть на изнеможённое тело парня сил не было, но он всё равно глядел на его расслабленное лицо, половина которого была спрятана под кислородной маской. Антон дышал, и это было, верно, самое важное. Его грудь едва заметно вздымалась и опускалась, веки иногда подрагивали, но он был живой и тёплый. И Арсений чертовски по нему скучал.
Попов задремал на третий день здесь и снова видел сны с участием Антона. Они кружили в танцах в центре парадно украшенного зала с вычурными хрустальными люстрами под высоким потолком и позолоченными колоннами. Юноша мягко держал талию Арса и сжимал его ладонь. Мужчина в смокинге выглядел просто прекрасно. У Антона даже глаза сверкали от его красоты. А потом Попов проснулся оттого, что кто-то мягко гладил его ладонь. Он открыл глаза и долго пытался привыкнуть в темноте, а потом увидел взволнованный взгляд зелёных глаз, которые сияли под лунным светом, проникавшим в палату через незашторенные окна. Парнишка снял кислородную маску и прошептал тихое:
— Привет.
Воздуха ему хотя бы на пару слов не хватало, а сил в теле не было даже для того, чтобы поднять руки, но он, сделав ещё один глубокий вдох, отозвавшийся болью во всём теле, прошептал ещё кое-что, что сломало броню Арсения, которую он построил для себя, чтобы не срываться в слёзы.
— Я люблю... Тебя, — с придыханием, с огромным трудом прошептал Шастун и снова надел маску, потому что без неё было действительно плохо.
Арсений замер с приоткрытым ртом, а потом подался вперёд и прижался губами к холодной ладони. Ещё раз и ещё потом. Он усеял поцелуями его пальцы и запястья. Мужчина на парнишку не смотрел, потому что не хотел, чтобы тот видел боль в голубых глазах. Попова разрывало всего, он с ума сходил. Проснулся. Любит. Все барьеры рушились у него внутри, рассыпались на мелкие песчинки. Внутренности скручивало болью. Мог потерять. Эта мысль убивала его.
— Я без тебя, — со всхлипом сказал, наконец, Попов, — н-никак, Тош... — выдавил он из себя.
А потом его захлестнула с головой безнадёжность. Он не мог даже представить себе, что же было бы, если бы врачи его мальчика не спасли несколько дней назад. Его, словно старую вазу, разбивали эти мысли. Сдавленные рыдания сорвались с его тонких губ, и Арс, вцепившись в руку парня, который за ним с тревогой наблюдал, разрыдался так, как не плакал давно. Весь этот страх овладел им, он просто пал к ногам Шастуна, говоря: «Я беззащитен». Его скулёж был слышен по всему этажу. Он плакал неистово, безумно, потому что медленно летел с катушек. Слезы катились и катились по его щекам. Арсений сгорал в отчаянии. А что если бы?..
— Я так тебя люблю, — надрывно шептал он парню, — Я без ума от тебя, я не знаю, как я буду жить без тебя. Я не хочу, я не могу... Больше никогда, слышишь, никогда, я тебя не отдам в лапы смерти, я не отпущу тебя, — он захлёбывался словами вперемешку с чувствами и чуть ли не бредил, — Я схожу с ума, я не могу поверить, что ты мог снова оставить меня. Они сказали тогда, что есть угроза жизни, и я сорвался, я разодрал себе плечи в припадке... — резко он замолчал.
Антон сжал его руку в знак немой поддержки. Он понимал, что во время операции что-то пошло не так. Под наркозом он видел только жгучую темноту и не чувствовал ничего, кроме холодящей кровь пустоты. Ему было больно видеть Арсения таким: безумным, напуганным, дрожащим от отчаяния. Мужчина всхлипывал и плакал всё, потому что это самое отчаяние и завладело им. Душу скребут кошки, сердце исполосовано ранами, оставшимися от этой боли. Неприятно саднило где-то в груди, а ещё каждый раз, когда Арсений шевелился, его плечи болели. Он оставил себе действительно глубокие царапины на них. Адреналин делает всё возможное и невозможное с людьми. Он слишком много пережил за последние несколько дней, плотину прорвало, и все мысли убийственным потоком бессвязных слов и полубреда накрыли его голову.
Успокоился Арсений только через полчаса. Он сидел рядом с Антоном, который разглядывал его исподлобья, и смотрел в пустоту. В голове мыслей больше не было, чувств тоже, он просто устал. Они оба так от всего этого устали. Арсений взял ладонь юноши и продолжил целовать костяшки, вызывая у того лёгкую ухмылку. Позже Шастун снова уснул.

***
Антона выписали только через три недели, когда окончательно удостоверились в том, что внутреннего кровотечения больше не повторится. Он уже абсолютно спокойно передвигался и в целом был очень даже бодрым и весёлым для человека, который едва ли не умер на больничной койке. На работу ему пока возвращаться было нельзя. Врачи сказали, что минимум через месяц, чтобы точно не было никаких казусов. После услышанного Шастун несколько дней ходил грустный, потому как это значило, что вся работа над спектаклем насмарку, как и похеренное из-за него здоровья и некогда даже отношения. На улице расцветала золотая осень, по-настоящему золотая. Петербург осенью был невероятно красивым, но до ужаса ветреным. И без того не до конца восстановленные лёгкие Антона с таким ветром справляться совсем не хотели. Но вся эта красота и осенний уют, присущий городу, грусть от потери роли не убирали. Ему не хватало актёрской игры, ему не хватало работы в кофейне, ему не хватало Арсения. Тот всё время проводил в театре, где варились другие спектакли, готовилось что-то новое. Шастун же менял стены их квартиры, которая последнее время казалась ему только его квартирой, на надоевшие уже улицы района. Жизнь проходила как-то совсем мимо него. Но только до того момента, когда спустя две недели после выписки, на пороге ноября, в квартиру не влетел Арсений с лукавой улыбкой и не припечатал Антона к стене поцелуем.
— У меня, — сказал он между поцелуями, — новости для тебя, Шастун.
Антон только промычал в ответ и замер в ожидании.
— Наш режиссёр не такой уж и гад, можешь мне поверить. Он переносит дату премьеры, — сказал он и потянулся целовать любимого и дальше, но тот упёрся руками ему в грудь и удивлённо уставился на него.
— В смысле?
— В прямом. Он переносит премьеру на десятое декабря, а ты всё ещё в постановке, всё ещё в главной роли.
— Но мне же...
— Можно. Я звонил врачу, и он сказал, что если работа не сильно физически-напряжённая, то можно выходить через неделю абсолютно спокойно.
Антон замер и неверующими глазами глядел на Попова.
— Да не может быть.
— Очень даже может.
— Ты хочешь сказать, что ты поговорил с Юрием Валерьевичем и он спокойно это допустил?
— Ну, я сказал о причинах твоего поведения, сказал, что ты очень сожалеешь о сказанном ему в последнюю вашу встречу и... В общем-то, да, он разрешил, — для уверенности Арсений даже кивнул три раза.
Такую искреннюю радость Антон видел разве что, когда они впервые встретились. Антон скакал по квартире с счастливыми воплями: «Юху-у-у!», — и мужчина в который раз удивлялся, насколько его двадцатишестилетний парень ещё ребёнок, с улыбкой на лице.

***
В один из дней после Антон решил прогуляться от театра до дома пешком. Не то, чтобы он мечтал пилить от одного края города до другого, но Арсения отправили за чем-то очень важным на юг, и подвезти Антона домой он не смог. Деньги и жетоны были благополучно забыты дома, а воздух совсем не помешает. Парнишка прошлёпал на своих двоих пять станций, которые были намного ближе друг к другу, чем казалось поначалу. Он собирался было повернуть к метро, но что-то заставило его повернуть в один из открытых дворов-колодцев. Эти места обладали своей таинственностью в сумерках и немного пугали ночью. Антон приземлился на скамейку, и руки на автомате потянулись к карманам, чтобы сигаретой добавить эстетичности. Но в карманах ничего не было, потому что Антон больше не курит. Вот уже пять месяцев без никотина, и парень даже не хочет. Только если ради эстетичности.
— Закурить не найдётся? — раздался голос за спиной.
Тот же прокуренный осипший голос Кости. Антон не шелохнулся даже, не отводя взгляда от больших окон дома. Потому что Шастун больше отчима не боится. Устал уже всего бояться.
— Нет, бросил я.
— А я всё никак не могу, — ответил мужчина, приземлившись на другой край скамейки.
— Да меня жизнь заставила. Попал в пожар разок, ещё схлопотал опухоль в лёгких, вот и расхотелось. — ответил Антон, продолжая взглядом скользить по самым мелким трещинам на стенах, паучьей сетью расползающихся по штукатурке.
Они продолжали переговариваться о чём-то незначительном, как старые знакомые. Антон в голосе отчима больше ни ненависти не слышал, ни грубости, только жалость к самому себе да безнадёжность. Костя потом принёс пару бутылок пива. Посидели, выпили вместе, ещё посидели. Температура падала, Антон был чёрт знает где в десять вечера, и совсем уж стемнело. Телефон вибрирует от звонков Арсения, а Шастуну совсем ничего не хочется. Ни с кем разговаривать. Никого видеть. И Костя чувствовал это, и вскоре ушёл, пожав парню руку.
— Не рад знакомству с тобой, — сухо сказал Антон очевидное.
— Я знаю. Даст Бог тебе здоровья, — совсем не искренне ответил мужчина.
— В Бога не верю, а Судьба, может, даст, — заключил юноша.
Больше с Константином они не виделись. Оно и к лучшему, всегда к лучшему. Антон остался смотреть, как на тёмном небе проглядывают первые звёзды и снял, наконец, трубку после десятого звонка Арсения.
— Алло?
— Антон, блин, куда ты пропал? Я уже дома, а тебя нет и нет, — недовольно сказал Арс, — У нас казус, короче...
— Я в центре ещё, на звёзды смотрю, — мечтательно сказал Антон.
— Звездогляд ты мой. Жди, приеду, заберу. Адрес только кинь.
— Так, ты там про казус... Что случилось?
— Дырсик заблевал кухню, а ещё свалил всю посуду с полки и разодрал диван, — произнёс Попов, а на заднем фоне был слышен хлопок автомобильной двери.
Антон засмеялся. Казус так казус, ничего и не скажешь даже.
— Видимо, не только меня раздражает постоянное твоё отсутствие, — сказал парень со смешком.
— Очень остроумно, Тош, — язвительно отозвался Арсений, — А ещё Мила уволилась, — добавил Арсений.
— Что? — в непонимании переспросил Антон.
— Уволилась из театра, по личным каким-то причинам.
— Так играть же некому теперь... А спектакль через месяц уже, — нервозно сказал юноша.
У него уже упало всё внутри. Ну не может сейчас всё пойти наперекосяк!
— Нашли уже другого актёра, не переживай.
— Так быстро? Актёра? Мужчину, что ли? Арс... — начал тараторить Шастун, но был прерван.
— Я играю с тобой, Тош.
— Чего? — у парня глаза на лоб полезли.
Человек, который от своей профессии в силу болезней, открещивался, сейчас сказал, что будет играть с ним в постановке. Роль его влюблённости. Сказать, что Шастун охренел, значит, не сказать ничего.
— Я сказал директору, что сценарий весь знаю, мы же прогоняли дома, и мы с тобой, вроде как, семья.
— Без «вроде как», Арс.
Видел бы Антон, как Арсений заулыбался! Просто... Семья. Семья и всё.
— Ну, он согласился. Теперь мы с тобой играем две главные роли. Любовники, влюблённые...
— Я посажу тебя на подоконник, чтоб красивый был вид из окна, а-а-а, я твой лучший любовник, а-а-а, ты в меня влюблена, — пропел Антон знакомую строчку.
Арсений засмеялся и отключился, сказав напоследок, чтобы Антон ему скинул адрес, где он находился.

***
Антон больше не курит. Антон браслеты не носит больше, а ещё не работает официантом, а актёром, актёром. Громкое такое слово, звучное. Жалко денег особо не приносит. Антон больше не срывается по любому поводу в слёзы. Или ему так кажется. Он уже совсем не тот Антон, которого в себе помнит. Но он надевает браслеты назад, садится на подоконник и натягивает красную толстовку на худое тело, вопреки своему постулату. Прошлое в прошлом... Совсем нет. Оно в настоящем, в будущем, но оно выцветает, изредка теряет своё значение, но всегда рядом.
Антон бы хотел переписать судьбу. Чтобы на их с Арсением головы столько не сваливалось никогда, чтобы они встретились не двумя отчаявшимися душами в ледяном парке, а где-нибудь на попойке этих одиноких душ, например, у Серёжи дома. Там намного теплее и хорошая компания. Антон бы к чертям весь сценарий их жизни бы переписал, если бы мог. Но в какой-то степени он даже рад, что именно так всё. Пускай он больше не курит, он уже триста раз сгорел, возродился, но это стоит всех звёзд, не доставайся они так тяжко.
И их бы переписать тоже.