Чёрные вены

56. Слова из подсознания.

Антон стоял за кулисами. Из зала доносились разговоры зрителей, которых, к слову, был целый зал. Парень никогда не чувствовал столько радости и волнения одновременно, улыбка не сползала с его лица всё утро. Он не на шутку переживал из-за первого выступления на настоящей сцене перед настоящими зрителями. Какое-то приятное, тягучее чувство тревоги внутри, вызванной совсем не ожиданием чего-то плохого. Он украдкой поглядывал на зал из-за кулис и вертел кольца на пальцах, которые наотрез отказался снимать. Его собственные талисманы, гарант спокойствия. В потрёпанном плаще бежевого цвета и костюме он был совсем не похож на себя. Шастун всегда носил только толстовки и худи, которыми уже ломился шкаф. В глазах парнишки в ту минуту можно было увидеть чуть ли не всю Вселенную, что протягивала ему руки. Антон глядел на людей, пришедших сюда посмотреть на него и на его любовь, которым играть её совсем не придётся. У них она и без актёрского образования есть.
Пока Антон раздумывал над всем происходящим, наслаждаясь этим сладостным волнением перед выходом на сцену, на его плечи со спины скользнули руки. Горячее дыхание Попова обожгло его ухо, и раздался едва ли слышимый шёпот:
— Я тебя очень сильно люблю.
Антон улыбнулся ярче солнца, стал на мгновение ярче этой самой Вселенной. Он накрыл ладонями руки Попова и украдкой взглянул на кольцо, украшающее безымянный палец. Он вмиг вспомнил, как они хотели пожениться в октябре, а на дворе уже декабрь и... Они всё ещё два парня, которые любят друг друга до безумия. И, слава богу, не до потери пульса, потому что в таком случае их любовь стала бы трагедией. Шастун на Арсения, устроившего голову на его плече, не смотрел, а продолжал глядеть на темноту закулисья. И улыбаться так, что скоро лицо треснет. Во время второго звонка, Антон невольно дёрнулся в руках мужчины. Он даже не мог сказать, готов ли к этому. Хотя, к чему здесь можно быть готовым? Арсений стал напевать сиплым шёпотом ему на ухо слова какой-то знакомой обоим песни, название которой затерялось в уголках памяти.
— Миллионы глаз смотрят на нас, делят на Венеру и на Марс... Мы наденем солнцезащитные. Мы с тобой — внеорбитные, — он замолчал на секунду и шумно вздохнул, — Помнишь наше первое свидание? — спросил он текучим шёпотом, и ответом ему служил лёгкий кивок, — Мы тогда совсем не знали друг друга. Мы случайно встретились в парке, уставшие быть одинокими. А потом я позвал тебя в то место... До сих пор не знаю, как его назвать. Простой чердак, усеянный звёздами из прожектора. Такими же, как мы, внеорбитными. Я тогда, наверно, полюбил тебя. Этот восторг в твоих глазах всегда делал меня счастливым. Или же я чувствовал твоё счастье... Такой функцией наши крестики не обладают, но... Я знаю, что родственными душами мы бы были в любой из вселенных. Там, где ты, может, студент, может, медиум, а я — учитель или наркоторговец. Их миллионы, и в каждой из них мы были бы вместе. Я уверен в этом, — шептал он как-то самозабвенно.
Слова шли из глубин подсознания. Вокруг них было так много людей — декораторы, гримёры, костюмеры. Никто этой исповеди Арсения не слышал, что к лучшему. Этим фразам не нужны были лишние уши, они были адресованы только одному человеку. Прозвенел третий звонок, Арсений резко развернул к себе Антона и прильнул к его губам всего на долю мгновения, а потом улетел на другую сторону закулисья. Антон стоял секунд десять в шоке и приятной тоске по человеку, которого он и не думал любить год назад. Ведь именно год назад ему впервые приснился Попов. Именно год назад он впервые увидел его глаза, утонул в его бархатном томном голосе. Сгоревший дом, который взаправду стал сгоревшим. Сны юноши сбылись почти все. Это значит, что Судьба просто толкнула их друг к другу, подсказывая шаги к преодолению и расстояния, и слёз, и всей боли их отношений. Это всё стоило того, что они получили теперь. Тот случай, когда цель оправдывает средства. Антон вздохнул. Поднялся занавес, и он ступил на сцену под ослепляющий свет софитов. Люди замерли, ожидая первой реплики. Шастун вздохнул снова, кинул беглый взгляд на кулисы, где стоял и нежно улыбался теперь уже навсегда его Арсений, и начал ведать людям свою историю. А началось всё вот уже целый год назад.

***
Последняя сцена. Самая важная сцена спектакля, которую они, к несчастью, меньше всего репетировали. Антон тяжело вздыхает. Нервы зашкаливают, заставляя ноги подгибаться. Он весь трясётся от волнения, потому что очень боится запороть всё. Только тёплая улыбка Арсения, стоящего метрах в пятнадцати, даёт ему хоть какую-то уверенность. Юноша поверить не может до сих пор, что самое важное событие в своей жизни, собственный спектакль, он делит с Поповым, с его любовью. С мужчиной, который на вопрос, почему же он не играет в театре, отвечал то, что его нервы слишком испорчены, чтобы выдержать такое без припадков и срывов. А теперь он с ним рядом, и у Антона не было бы такого ярого желания сделать всё это до приторности идеальным, играй он с Милой или кем-нибудь другим. Они с Арсением заслужили этот спектакль. Антон делает неуверенный шаг вперёд, ступив босыми ногами на холодную сцену. На нём, вместо тесного костюма и плаща теперь были свободные пижамные штаны и растянутая бежевая футболка. Так уютно, по-домашнему, как будто Антон не перед тысячей зрителей выступает, а входит в свою любимую квартиру, где всегда пахнет гарью, потому что готовить Антон так и не научился. Софит загорается над его растрёпанной головой, и он делает ещё один мягкий шаг.
— Знаешь... — начинает он, и напротив, на другом конце сцены, такой же холодный белый свет падет на Арсения, который легко улыбается ему, — Я никогда не думал о любви раньше. Она рассуждениям не поддаётся, — разносится громкий голос юноши по залу, — Лучше не рассуждать о ней, на самом деле, но... Я попробую, наверно, — и делает ещё шаг, — Любовь болезненна. Она разрушила меня. Она разрушила моё всё, весь мой мир, но потом ей удалось собрать всё заново. По частям. Без неё себя уж не вижу, как будто зависим от сильнодействующего наркотика. Болен тобой, всецело только тобой. Эта любовь совсем не идеальна, и каждый вечер я молюсь, чтобы твои глаза не остыли ко мне. Чтобы они не налились трагедией потраченного совсем зря времени. Мы — поколение драматургов, трагиков, поэтов и совсем безбожных писателей, которые смеют говорить о любви, не зная её сущности совершенно. А я познал. Я познал эту сущность, как познают смысл жизни — всего на секунду, зато какую секунду! — он вскидывает руки, — Безумную, отважную, безусловно, самую совершенную секунду нашей жизни. Но познать суть любви очень трудно, если ты не готов к противоречиям, к постоянной борьбе с собой. Но любовь принимающая. Ты дышишь ей, как ядом, смешанным с кислородом, переменно, рваными вздохами вдыхая это чувство, а потом задерживаешь дыхание, чтобы сохранить её подольше, — Антон делает ещё несколько шагов вперёд, останавливаясь в нескольких метрах от Попова, который в точности повторяет его движения и идёт тоже, — И если тебе удаётся, то это победа. Если теряешь её в пути, сквозь препятствия и боль, то это, верно, была не она. Вы идёте друг к другу медленно... — выдыхает он, ступая всего на полметра вперёд, — А потом разом проваливаетесь, даже не замечаете, как проваливаетесь, и летите, летите вместе в неизвестность, потому что никто не знает, что вас ждёт на дне этой пропасти! — вскрикивает он, но Арс даже глазом не ведёт, продолжая ухмыляться.
Антон делает резкий рывок вперёд и падает в объятия Арсения спиной, и тот ловко ловит его, вызывая редкие вздохи сидящих в зале.
— Падаете в чужие тёплые руки. Они готовы пригреть вас, но навечно ли? Если навечно, — парень встаёт на ноги, поворачиваясь к мужчине снова, но не касается его, — то вы забудете о себе прежних. Будет столько взлётов, — вдруг Антон хватается за канат, появившийся над их головами.
Как в цирке, когда гимнасты летают по залу на перекладинах и верёвках, заставляя зрителей вздрагивать и переживать. Шастун перехватывает Попова за талию, и они взмывают на этом канате вверх, на два с лишним метра над сценой, и замирают там. В зале тишина, все застывают в ожидании продолжения монолога.
— Держись, — одними только губами говорит Антон Арсению, и тот хватается за другую верёвку, тоже спущенную с потолка, и отпускает Антона.
Они болтают ногами в воздухе, совсем как дети, и искренне смеются, потому что эту сцену они почти не отрабатывали, а половина слов Шастуна — чистая импровизация. Слова из подсознания. Зрители, видно, думают, что на сцене происходит какой-то цирк, несусветная чушь, но это совсем не так. Это метафора.
— Вас может разделить расстояние, оставляя крохотную ниточку между вами, — Антон протягивает свободную руку брюнету, и тот крепко хватается за неё, — а может вас разведёт по жизни что-то ещё, но вы, обязательно, если любите, упадёте вместе и переживёте все эти расставания.
И в одну секунду они отпускают руки, которые уже затекли, и падают с грохотом на холодную сцену. Раздаются громкие вздохи в зале. Парням не больно, высота не столь большая, им весело, им по-настоящему хорошо. Они снова смеются, кидая быстрые взгляды на лица людей. На этих лицах тоже расцветают улыбки.
— И встанете тоже, — произносит Шастун, и, взяв любимого за руку, медленно поднимается на босые ноги, утягивая Арсения следом, — И нет ничего, совсем ничего, что бы вы не сделали, чтобы найти дорогу друг к другу. Ведь так, Арс? Мы имели одну мечту на двоих — перестать быть одинокими. И перестали, в одну секунду, как понимается суть любви. Смысл так прост и ясен становится сразу, и ты думаешь, насколько был дурак, что не догадался сразу. А смысл в том, что без тебя, Арсений, сияния тысяч софитов и всех звёзд, что мы так бессовестно украли с неба, не будет достаточно. Никогда не будет. Наверное, это и есть любовь, — заключает Антон.
Они несколько секунд стоят и смотрят друг на друга, прямо в глаза, а потом парень проводит костяшками по скуле Попова, и почти целует его. Софиты гаснут. Зал погружается в полную тьму. Опускается занавес. Они доиграли последнюю сцену, что стала для них чем-то большим, чем часть спектакля. Антон в этой темноте целует, целует, целует Арсения до опухших губ, до ломки в руках, до тока в худых пальцах. Окситоцин в голове и в крови заставляет его часто вздыхать и броситься в этот момент с головой, как люди бросаются в прорубь. Как люди бросаются в чувства, зная о риске, кидаются в другой город, лишь бы найти любовь. И обретают её, пускай долгим путём самоистязания и понимания, каково это — любить по-настоящему. Касаниями, поцелуями, словами, а не слепой уверенностью в счастье. Любить верностью и безумством.
Просто любить, чёрт возьми.