Как ты меня хочешь? |Лиза Ира|

79

— Нам вовсе не обязательно торопиться с этим, Ира, — Чарли устало провёл ладонью по волосам и облокотился о стол. — Я говорил с Оливией, и она сказала, что есть возможность перенести проект на пару месяцев.
— Я знаю, — Ира задумчиво смотрела в потолок, лежа на диване в ненавистном кабинете «Шорти», и прикидывала, как закончить поскорее этот нелепый разговор.
— Просто у нас произошло довольно много изменений за последнее время. И они потребовали серьёзных вложений. Ты ведь понимаешь…
— Понимаю, — едва заметно кивнула девушка.
— Тем более пересогласование проекта… Оливия говорит, что изначально планировался совсем другой вариант… Гораздо дешевле…
— Планировался, — спокойно подтвердила Лазутчикова.
Чарли потёр виски, соображая, какие ещё аргументы можно привести, и глубоко вздохнул:
— Бюджет бара не позволяет сейчас осуществить это.
— Не позволяет, — равнодушно пожала плечами Ира.
Они обсуждали ремонт бара уже почти полтора часа, и их беседа выглядела довольно странно. Чарли убеждал Лазутчикову не торопиться, а она просто кивала в ответ. С самого утра ему позвонила Оливия и удивлённо сообщила, что Ира настаивает на том, чтобы срочно начать ремонт, да ещё и по самому дорогому варианту. Она вкратце описала ему всю выкладку по бюджетам и пересказала историю согласований, и парень сейчас находился в лёгком шоке. Ира категорически отказалась от компромиссного варианта и подтвердила своё согласие на тот самый, что когда-то был камнем преткновения между ней и Лизой. И сам того не зная, Чарли сейчас будто поменялся местами с той версией Иры, которая несколько месяцев назад в этом самом кабинете яростно отстаивала возможность сэкономить.
— Ира, послушай… — начал он в который раз, но Лазутчикова устало вздохнула и перевела на него взгляд.
— Нет… Я всё решила, Чарли. Всё это уже обсуждалось. Я знаю все твои аргументы и согласна с ними.
— Но…
— Но мы сделаем так, как хотела Лиза, — она поднялась с дивана и одёрнула на себе блузку. — Не спорь со мной больше, пожалуйста. Недостающую часть бюджета я покрою самостоятельно.
— Но это…
— Да, это неправильно, Чарли. Я в курсе. Мне всё равно. Будет так и никак иначе. Мне нет необходимости согласовывать ремонт собственного бара с кем бы то ни было.
— Думаю, Таня согласилась бы, что… — начал было парень, не оставляя надежды.
Ира скептически хмыкнула и шагнула к двери:
— Устроим голосование, Чарли? Я почему-то уверена, что двадцать пять процентов доли Тани не сыграют в нём существенной роли. Хочешь поучить меня математике?
Чарли отрицательно мотнул головой, смиряясь с неизбежным.
— Вот и отлично, — удовлетворённо кивнула Лазутчикова. — Подготовь все необходимые разрешения и договор с Оливией. Желательно к понедельнику. Я вернусь из Бостона и всё подпишу.
— Хорошо.
Она наконец вышла из кабинета, в котором было физически тяжело находиться, стремглав вылетела на улицу, и забралась в машину, в которой было нисколько не легче. Оставалось вытерпеть ещё минут десять в поездке до дома. За прошедший после выписки месяц ей удалось отвоевать у Тани относительную независимость, во многом благодаря её старательно имитируемому «нормальному» поведению. Через несколько дней после переезда она позвала сестру с Доком на ужин, который заставила себя приготовить собственноручно. И даже пыталась поддерживать беседу, что Таня должна была воспринять как хороший признак.
Сестра, разумеется, все ещё продолжала звонить ей каждый день, но уже не каждый час, что, несомненно, было неплохим прогрессом. В перспективе Ира надеялась, что они смогут перейти на один звонок в неделю и сообщения в мессенджерах. Это бы её вполне устроило.
А ещё через пару недель девушка собрала всё свое мужество и переключилась на «Шорти». Заниматься баром столь же плотно, как раньше, она бы точно не смогла, поэтому решила найти то, что создаст максимальную видимость её вовлечённости, но не потребует постоянного присутствия. Так что Лазутчикова просто позвонила Оливии и дала добро на начало ремонта. После подписания всех необходимых документов можно было расслабиться вплоть до самой приемки работ. Все проблемы она собиралась решать по телефону, а, учитывая подход Ливи к работе, этих звонков должно было быть совсем немного.
Единственное, что выбилось из картины её истинного равнодушия ко всему на свете — это тот самый проект ремонта «Шорти». Ира даже саму себя удивила внезапным острым желанием сделать всё именно так, как хотела Лиза. Эта мысль пришла к ней совершенно неожиданно и не выходила из головы ни на секунду. Лазутчикова понимала, что из-за этого ей придется столкнуться с новыми согласованиями и пережить кучу совещаний, выслушивая бесконечные аргументы прагматичного Чарли, но ничего не могла с собой поделать.
Желание превратить «Шорти» в некое отражение Андрияненко было просто непреодолимым. Вообще это было похоже на какую-то странную разновидность мазохизма. Несмотря на то, что ей было безумно тяжело от любого напоминания о Лизе, она всё равно скрупулезно окружала себя этими самыми напоминаниями. Ремонт в баре, как хотела Лиза, единственная заправка, на которую ездила Лиза, утренний кофе, как нравился Лизе…
Если бы Ира хоть на секунду допускала мысль о том, чтобы попробовать жить дальше «по-настоящему», без Андрияненко, то она бы, возможно, и попыталась справиться с этими «ритуалами». Но она даже не рассматривала подобное. Это не было твёрдым решением или осознанной уверенностью: она просто чувствовала, что её жизнь в привычном всем смысле оборвалась тогда, на кухне родного дома, под виноватым взглядом сестры, с крошечным кольцом в руках, которое теперь пряталось во мраке прикроватной тумбочки.
А то, что было сейчас… Всё вокруг для нее поделилось ровно на две части: то, что содержит в себе Лиза, и всё остальное. И это остальное её мало того, что совершенно не интересовало, так ещё и ощутимо раздражало. И девушка пыталась вместить в свой мир только то, что так или иначе было связано с Андрияненко, или придать этому новый смысл. Иногда это доходило до полного абсурда. Например, грёбаные моллюски, которых сама Ира терпеть не могла… А после того давнего отравления мысль о них до сих пор отзывалась в ней тошнотой. Но она упрямо продолжала давиться ими, как минимум раз в несколько дней. Парадоксально, но она была даже расстроена тем, что у неё никак не получалось отравиться ими ещё раз.
Несколько раз она ездила на их с Лизой место для пикников и однажды даже добралась до склона, на который Андрияненко возила её в тот злопоучный день рождения. Там её накрыло, пожалуй, самым невероятным флешбеком за всё это время. И девушка почти четыре часа просидела в холодной траве, чувствуя на своей талии горячие ладони Лизы. На следующий день она вполне предсказуемо слегла с простудой, но не жалела об этом ни на мгновение.
Сейчас она уже уверенно могла признать, что её переезд полностью оправдался, несмотря на все мучения, которые сопровождали её существование в доме Андрияненко. Конечно, большую часть времени находиться там было просто невыносимо, но несколько раз в день на неё накатывало такое яркое ощущение присутствия Лизы, что она готова была страдать снова и снова, только бы ещё раз это испытать.
Поэтому каждый раз после вынужденной вылазки из дома она практически летела назад, разогревала любимую пиццу Лизы и забиралась в постель в надежде, что ещё один день не будет прожит напрасно. Погружалась в желанное состояние, смутно улавливая на коже призрачные прикосновения, и яростно боролась со сном, по-прежнему подбрасывавшим ей дикие кошмары.
Так продолжалось изо дня в день, и лишь уикенды существенно отличались. Каждую субботу она отправлялась на уже ставшее знакомым до мелочей бостонское кладбище.
Её первая поездка в Бостон совпала с днем рождения Андрияненко. Таня долго сопротивлялась этому, опасаясь, что подобное совпадение может оказаться дополнительным стрессом, но Ира настояла именно на этой дате. Она в какой-то мере считала это символичным: всё в её жизни отмерялось ударными, чётко выверенными моментами. Двадцать шестой день рождения Лизы положил начало повороту в их отношениях, двадцать седьмой фактически ознаменовался их окончательным расставанием и отъездом Андрияненко и прошел совершенно незамеченным, а двадцать восьмой они провели вместе на живописном, тихом кладбище. Иронично и закономерно.
Тогда, судорожно вцепившись в руку сестры и с неимоверным усилием делая шаг за шагом по идеально постриженному газону, девушке казалось, что вот-вот должно произойти хоть что-то: ливень, торнадо, землетрясение, да хотя бы одиночный порыв ветра, сбивающий с ног! Но не произошло ровным счетом ничего. Тёплое майское солнце продолжало издевательски наблюдать за ней сквозь редкие облака, птицы дружно выводили омерзительную какофонию, трава едва слышно шуршала под ногами. И они с Таней медленно и без каких-либо приключений добрались до скромного гранитного надгробия. Ира, правда, несколько раз порывалась упасть в обморок, и сестра ловко подхватывала её хрупкое тело, снова и снова удерживая от падения.
И даже возле камня, на котором было строго и лаконично высечено полное имя Лизы и две даты, ставшие самыми важными в жизни Лазутчиковой, не случилось ничего необычного. Ира действительно ожидала, что она почувствует что-то большее. Что-то, помимо привычной ноющей боли в груди и постоянного ощущения нереальности происходящего. Это ощущение вообще буквально поселилось рядом с девушкой. Она до сих пор не могла окончательно убедить себя в том, что вся её нынешняя жизнь не банальный кошмар, а самая настоящая жестокая реальность. Ей даже казалось вполне нормальным, что она пытается сбежать от него в альтернативную иллюзию, максимально заполняя свою жизнь присутствием Андрияненко. В конце концов, если уж всё равно приходится существовать в фантазии, то пусть она будет более или менее терпимой…
Поэтому тогда, положив ладонь на прохладный гранит, она испытала обиду и разочарование. Никакого ощущение близости к Лизе, никаких откровений… Ничего, кроме обычной боли. Она смотрела на расплывающиеся цифры и даже представить не могла, что там, в паре метров под землей…
Это стало очередной глупостью, нелепицей, невозможностью. Таня что-то говорила, успокаивающе гладила её по спине, а Вейверли, хмурясь, думала только о том, что этот прямоугольный кусок камня — апогей всего бреда, что продолжает преследовать её, не желая завершиться, наконец, хоть чем-то. И дома, и в «Шорти», и даже просто в родном городе она чувствовала Лизу… Ненавязчиво, едва заметно, но почти постоянно, а здесь… Разве здесь это чувство не должно было стать максимально сильным? Но ни в одной детали этого места не содержалось даже малейшего ощущения присутствия Андрияненко… Будто её вообще никогда здесь и не было… Хотя может всё дело в том, что, по сути, и не было? Разве можно считать ту безжизненную Лизу в её сне действительно настоящей?
Как бы то ни было, эти поездки стали для неё традицией. Она упрямо продолжала посещать это странное место, руководствуясь скорее определёнными установками в голове, нежели желанием. Ей просто казалось, что только там она может говорить с Андрияненко. Нигде больше она не могла позволить себе подобного: боязнь потерять окончательно остатки и без того пошатнувшегося рассудка была всё ещё довольно сильна. Девушка понимала, что всё её поведение граничит с безумием, и шла на это вполне осознанно, но сам факт этого понимания успокаивал её. Она искренне верила в то, что настоящее сумасшествие всегда скрывается от самого безумца, и убеждала себя, что ещё не все так плохо, если она видит признаки собственной неадекватности.
Ире немыслимо хотелось поговорить с Лизой хоть в какой-то форме, но она старательно сдерживала себя. Максимум, что она допускала дома — это редкие всхлипы с фразами о том, как она скучает, но не более. А вот на могиле это выглядело вполне нормальным: многие же так делают… Поэтому там она расслаблялась и рассказывала Андрияненко обо всём на свете, часами лежала на газоне, уставившись в прозрачное бостонское небо, и говорила, говорила… О том, что она чувствует, о том, как скучает, о Тане и Доке, о «Шорти», об истории и своей заброшенной учёбе, и даже обо всех городских сплетнях, которыми настойчиво снабжала её сестра.
В тот первый раз девушка сумела уговорить Таню оставить её одну хотя бы ненадолго, и та неохотно, но подчинилась: она удалилась на дубовую аллею, узким кольцом охватившую всё кладбище, и ни на мгновение не выпустила сестру из вида. Тогда Иру впервые прорвало: она отчаянно, взахлеб, до боли в горле рассказывала Андрияненко о последнем годе своей жизни. Обо всём том, что произошло после их расставания. О поступлении, о занятиях, об экзаменах, о Мэгги, даже о Стиве, и о том, каким это всё было неправильным без Лизы. И о том, каким ненужным и бессмысленным стало теперь.
Таня сумела увести её оттуда спустя почти три часа, когда у Иры не осталось больше ни сил, ни слёз, ни даже голоса. Девушка молчала всю дорогу до аэропорта, в самолете, в машине, и даже ещё пару дней после возвращения. А в следующие выходные поехала в Бостон снова, но уже одна. Просто не сказав об этом сестре. Таня была в ярости, когда узнала, но это не произвело на Иру ровно никакого впечатления. Девушка просто поставила сестру перед фактом: она будет ездить на кладбище, когда пожелает, и никто не посмеет её останавливать. И с тех пор каждые выходные она отправлялась туда несмотря на погоду, проблемы с билетами и собственное самочувствие. Неделя за неделей, месяц за месяцем… И самой ей отчётливо казалось, что так будет продолжаться и год за годом до самого конца.
***
Летние месяцы тянулись мучительно медленно, засасывая Иру в однообразие бесконечных сонных дней и озаряясь лишь короткими вспышками поездок в Бостон. Ремонт в баре шёл без каких-либо проблем, и Лазутчикова была искренне благодарна Чарли и Оливии за то, что они максимально сократили необходимость её участия в этом.
Сейчас девушка не могла даже представить своей жизни без улыбчивого и дипломатичного Чарли, на которого она смогла полностью свалить бар и все остальные задачи, связанные с управлением активами Андрияненко. А ещё она совершенно неожиданно прониклась искренней симпатией к Оливии, которая когда-то вызывала в ней яростные приступы ревности.
Ливи единственная из всех знакомых Иры как-то умудрялась не упоминать Лизу совершенно естественно. Ни разу Лазутчикова не ощутила в общении с ней той неловкости, которая преследовала её со всеми остальными друзьями или с сестрой и Доком. Все вокруг, казалось, каждое мгновение осознавали необходимость избегать темы Лизы и будто постоянно держали Андрияненко в голове. Девушка ощущала это так явственно, что порой едва удерживалась от истерики. И только Оливия не вспоминала о Лизе так, будто та уехала в долгое путешествие и не более. Ире даже хотелось попросить её провести мастер-класс хотя бы для Тани.
А ещё она стала лучше понимать Лизу. Парадоксально, но тем не менее. То давнее увлечение Андрияненко Оливией словно приоткрыло для неё какую-то новую сторону. Эта девушка разительно отличалась от Тани или Шей. И только с самой Ирой у них оказалось очень много общего. И сейчас, вспоминая то удивительно трепетное отношение Андрияненко к Ливи, Лазутчикова ясно видела, что на самом деле Лиза искала в девушках, и почему нашла это именно в Ире. Если бы только она смогла рассмотреть это чуть раньше… Если бы только сумела сбросить с глаз пелену ревности и недоверия. Быть может всё могло быть совсем иначе… Ливи словно стала недостающим элементом мозаики, последней крупицей истины, коротким ярким штрихом, изменившим весь смысл картины. Лазутчикова очень часто говорила с Лизой о ней.
И почти каждую субботу бостонского лета, неотвратимо проходящего мимо девушки, она рассказывала Андрияненко о том, как ошибалась. Как не разглядела очевидного с самого начала. За столько лет, что она так судорожно впитывала в себя Лизу, изучала её, растворялась в ней, она так и не заметила самое главное. То, что когда-то рождественской ночью так легко увидела Мэган: ни одна из девушек Лизы никогда не была для неё тем, чем была Ира...
Лето сменилось дождливой осенью, неудержимо приближая девушку к новым датам и новым ударам, и она изо всех сил старалась не думать ни о своём двадцать втором дне рождения, ни о грядущем Рождестве. И она продолжала просто существовать в веренице сумрачных дней, даже не надеясь на избавление.
***
— Привет, родная, — Ира привычным жестом положила ладонь на гранитное надгробие. — Прости, что я немного позже сегодня… Опять чёртов рейс задержали из-за погоды… Это какая-то отвратительная осень. Постоянно шторм и ливни. Вода повсюду… Кстати, я говорила, что прямо на нашу с тобой годовщину у нас прорвало трубу в Шорти? Пришлось полдня откачивать воду… И это сразу после ремонта… Я говорила, что сделала ремонт, как мы с тобой хотели? Конечно, говорила… Тебе бы понравилось. Там теперь куча зеркал! Так и вижу, как ты всё время пялишься в них на себя… Лиза… Я всё время о тебе думаю… Постоянно… И я так скучаю, — она всхлипнула. — До невозможности. Не могу без тебя. Вся моя жизнь будто на включенном автопилоте… А ещё я все время думаю, что это моя вина… То есть… Это ведь и правда моя вина… Если бы я тогда не выгнала тебя, ты бы не уехала в чёртов Бостон… И не попала там под эту пулю… И я бы сейчас не сидела здесь… Таня говорит, что всё это надо пережить… Но как такое вообще можно пережить?! Прости… Я каждый раз говорю тебе одно и то же…
Девушка немного помолчала, пытаясь сдержать слёзы.
— Я так люблю тебя… Так сильно люблю… Таня всё время меня пытается с кем-то познакомить, — она усмехнулась. — Это так жалко выглядит… Сначала она затаскивала меня на дурацкие посиделки с покером и вином, приводила каких-то парней… Всех таких идеальных как на подбор, представляешь? А потом стала искать мне девушек.
Ира снова замолчала, размышляя, и вдруг скептически ухмыльнулась:
— Таня, кстати, в этом совсем не профи… Даже перепугала пару девчонок в магазине своими странными подкатами… Думаю, я бы и сама лучше справилась с этой задачей, если бы хотела. Теперь она стала осторожнее… Уже какое-то время следит за какой-то девушкой с соседней улицы… Проверяет её… Док мне об этом проболтался… Хах! Бедняга… Ему сейчас совсем тяжко с моей сестрой… Боже! Это всё так глупо! Я, конечно, понимаю её… Правда… Но она так отчаянно верит во что-то несбыточное… Я, кажется, вообще людей вокруг перестала воспринимать как что-то… Не знаю, как сказать… Даже представить не могу рядом никого, кроме тебя… И не хочу… И думаю, что никогда не захочу… Знаешь, любимая… У меня никого не было после тебя… Ну да, это и так очевидно… Но пока ещё у меня есть ты… Пока еще я могу тебя удержать… Но…
Девушка как обычно легла на газон.
— Я всё жду, жду, когда мне станет хоть немного легче. Но этого не происходит, Лиза… И я уже сомневаюсь, что произойдёт хоть когда-нибудь… Я знаю, что никогда тебя не забуду. Всегда это знала. Но теперь думаю, что никогда и не отпущу… Никогда не смогу попрощаться с тобой… Я тону в этом, понимаешь? Погружаюсь всё глубже и глубже… Не знаю, казалось ли мне когда-то, что я вообще смогу выплыть… Мне точно этого никогда не хотелось… А сейчас… Не знаю, сколько ещё смогу так… С каждым днём ты всё дальше, Ники… С каждым днём тебя всё меньше и меньше… Это просто невыносимо… Я так боюсь, что наступит миг, когда тебя совсем не останется. Не знаю, что тогда будет. Это ведь единственное, что позволяет ещё дышать… Единственное, ради чего получается хоть как-то жить… Я всё реже чувствую, что ты со мной… Но знаешь… Ты стала мне иногда сниться… Не так, как раньше… Ну, ты понимаешь… Кошмаров всё равно больше, конечно… Но изредка… Ты так улыбаешься мне… И говоришь что-то… Так спокойно… Я так отчётливо вижу твои руки, пальцы… Твои глаза... Чувствую твои объятия… А ещё у тебя такие длинные волосы… Это странно… Очень странно… Ты обнимаешь меня, Лиза… И говоришь, что мне нужно уснуть… Уснуть во сне, представляешь? Что я устала… И мне просто нужно отдохнуть… И когда я проснусь, всё будет хорошо… А мне не верится в это… Но ты так просишь… И я засыпаю у тебя на плече… А потом… Потом я просыпаюсь одна… По-настоящему просыпаюсь, Лиза… И это ужаснее любого кошмара…