J hates H

16. But I still don't

Энн Колтон часто приходит на кладбище. Здесь похоронена её дочь. Здесь похоронена её внучка. Вместе, в жизни и в смерти - единое целое. Это было давно, много лет назад. И на самом деле, уже практически не больно. Жаль только, что на металлическом столе она увидела не свою дочь. Совершенно незнакомую девочку, усталую и больную, осунувшуюся, такую неживую, такую не родную. Её светлые волосы свалялись сосульками - не отмыли еще от крови, её синие глаза, не прикрытые заботливой рукой коронера, смотрели в пустоту так, словно видели перед собой что-то важное. А в ее груди застряло с десяток свинцовых пуль. Кровь около пулевых отверстий почернела, свернулась, была похожа на родимые пятна. И Энн смотрела, не могла остановиться. Не могла оторвать взгляд от этого чудовищного, уродливого цветка в груди её дочери.

Прошло лет десять, наверное. Но Энн все еще ходит на кладбище. И дело вовсе не в том, что рана не затягивается. Не затянется ведь никогда. Дело в том, что с мертвыми ей спокойнее, чем с живыми. И это действительно пугает. До дрожи в дряблых коленях, до ранней cедины на висках, до морщин, отходящих некрасивыми линиями от плотно сжатых губ.

Старое городское кладбище Готэма - пустынное место. Мало, кого здесь хоронят - земля дорогая, да и смысла особенного нет. Кремация - это дешево и рядом с сердцем. Ведь можно забрать немного праха с собой, оставить его в коробочке на каминной полке, перебирать в пальцах и верить, что смерть отстоит не так уж и далеко от жизни. Энн этого не нужно. Потому дочь она похоронила по-людски - в сырой земле.

По субботам особенно грустно и уныло. Особенно зимой. Особенно вечером. Метель заметает надгробия, холодит сердце. Энн не привыкать - одевается тепло, засовывает руки поглубже в карманы, подставляет огрубелое лицо готэмскому ветру. Не плачет уже давно - кажется, простудила слезные железы, сухо совсем стало.

Она приходит тоже по субботам. Маленькая, щуплая, одетая совершенно не по погоде - короткую юбку, грязно-белую шубу. На голове всегда хвостики, словно она застряла в детстве. Когда мама завязывала. Да так и осталась бродяжкой, потерянной девочкой, идущей по кругу, по колено в снегу. Губы шевелятся, но слов не произносят. Словно она вымаливает что-то. Словно онемела, так хочет что-то важное и правильное сказать, но перебита трахея. И выходит только хрип, всхлип, жалкие слезы. А ими, как известно, горю не поможешь.