J hates H

2. We lie awake

Иногда уходит не она, а он. Надоедает слушать ее вечные причитания, смотреть на заплаканное лицо. Ужасно бесит. Хочется разбить в кровь, стереть эту капризную гримаску, убрать это вечно недовольное выражение.

Он знает, что должен гнать её взашей, должен бить, пока костяшки пальцев не превратятся в месиво, это его право, его вотчина. Но он все равно не делает. Бросает её совсем одну, оставляет гнить заживо в их берлоге, кусать локти от безысходности, рыдать глухо в подушку. И, быть может, это лучшее наказание, чем любое другое. Душу вывернуть наизнанку намного сложнее, чем мясной костюм.

Когда он громко хлопает дверьми убежища и несется прочь, он не думает о последствиях. Ему некуда идти, если говорить начистоту. Единственное, что он нажил за все эти годы, - затхлое месиво половиц и драных занавесок, которые он отчего-то предпочитает называть домом. Местом, где можно залечь на дно, зализать раны, где всегда ждет его она. И это тоже бесит, да так сильно, что Джокер скрипит зубами, натягивает шарф поверх шрамов, жует пересохшие треснутые губы.

Он идет по улице, а ветер раздувает непослушные грязные волосы под фетровой шляпой. Он жалок, надо думать. Но только никто не узнает. Это успокаивает ярость за грудиной. Джокер - могучий, Джокер - непотопляемый, Джокер - враг номер один. Всех и каждого. Иногда кажется, что и себя самого. Одна надежда на летучую мышь - пустит пулю в лоб когда-нибудь, да дело с концом. Это будет всенепременно смешно. Потому что клоуны, они смешные, даже когда умирают. Особенно.

Паршивый день, паршивый город, паршивка Харли. Джею никогда не понять, что ей нужно. И можно было бы представить её энигмой, но один уже есть, хватит. Просто в её голове пусто совсем, от того и все его слова разбиваются о глухую стену. Безмозглая сучка, не сидится ей, видите ли. Неймется. И слезы, сопли размазывает по лицу. Вот, что ей надо от него?

Джокер приходит на старое место. Ноги сами несут. И не то, чтобы ему так уж надо это все, само собой получается. В парке ужасающе темно, промозгло и не по себе. Ему даже нравится. Садится на скамейку, кутается в тренч, скрещивает руки на груди, закуривает. Сидит, тянет никотин в легкие. Почти задыхается, дым разъедает глаза, но это все же лучше затхлого духа убежища. Пусть поплачет, пусть побудет жертвой еще один раз, ей полезно.

И в конце концов, что это такое - всего-ничего, неоперившийся птенец, зигота дрянная, клетка трупная, отравленное яйцо дракона. И единственный изъян - его больше нет. Выбили из неё, с кровью, с блевотой, через треснутые ребра, вниз по пищеводу, сквозь дыру между её ног. И она несчастна, а он не чувствует ничего. Пустота в ней не равна пустоте в нем. Как и всегда разные. Ничего общего, совершенно.