J hates H

18. Only when

Джокер бьет наотмашь. Пальцы сводит от боли. Не зря же он всегда говорит, что у нее голова деревянная. Харли усмехается, вытирает кровь рукавом. Губа разбита, сочится красным и теплым, словно спелая вишня под подошвой ботинка.

- Ха, - усмехается она бесстрашно. - Кровь по цвету как помада, - и показывает язык.

Что-то за грудиной лопается с противным звуком. Наверное, это его терпение. Джокер бьет снова. И хоть он в перчатках, он чувствует, как кость крошится под его кулаком, чувствует, как костяшки наливаются тяжестью, зудят. Он ломал пальцы десятки раз, но этот особенно неприятен. Фиолетовая кожа становится мокрой и хрусткой от её крови. И жаль, что такие классные перчатки пропали.

Харли запрокидывает голову, по её лицу течет кровь, много крови. Нос свернут на бок, вероятно, сломан. Но в её горле все равно булькает смех. Смех и кровь - отличное сочетание.

- Вот же херня, пирожок, - выдает она сдавленно, пытаясь стереть кровь рукавом кофты неумело и как-то неловко.

Джокер для верности всаживает колено ей поддых. Харли сгибается пополам, хватает рвано ртом затхлый воздух убежища. И ей, наверное, хочется кричать. А Джокер, быть может, даже ждет этого. Но она не делает, а он лишь скрежещет зубами от злости.

Она кашляет и смеется. Ребра сломаны, воздух со свистом вырывается из легких. Джокер снимает перчатки, пропитавшиеся кровью, бросает их прямо вот так. Смотрит на неё, изучает, словно змея своего заклинателя. Побитая собачка, плохая, нашкодившая шавка. Поделом же ей. На этом можно поставить точку. Жирную такую, завершающую линию.

А Харли внезапно хихикает. Смеется высоко и надрывно. Невпопад, совершенно неподходяще. Ему хочется сломать ей трахею, лишь бы заткнулась. Но он вдруг понимает, что это не поможет. Потому что так уж вышло, что Харли - психичка, такая же, как и он сам. Джокер всегда думает, что между ними нет ничего общего, но ведь вот оно как, есть. То, о чем он всегда забывает, - безумие.

Бесполезно устрашать ее, бесполезно жалеть и гладить по шерстке. Она сейчас - комок нервов, кусок рваной плоти и мозгов набекрень. Не объяснить ей, что не права. И ему хочется бить её до хруста в костях, вбивать эту правду, чтобы она просила пощады, чтобы жалась в углу от первобытного ужаса, чтобы ползала на коленях, вымаливая прощение своего бога. Смотрит на блаженную злую улыбку. И понимает, что ей ничего не надо. И он не нужен. Трезво понимает, четко. Ненавидит такие моменты. Обожает их.