В темноте, на самом деле, не так страшно. Она приветливая, убаюкивающая, затягивает в объятия и позволяет потеряться, выплакать в своё плечо всю боль и страх. Темнота ласково шепчет обрывки снов, пытается возродить Надежду.
Но свет ломает всё. Стоит тебе только открыть глаза, как он врывается, разгоняет темноту своим присутствием, разрушает хлипкий каркас Надежды, сжигает остатки снов, не позволяя ничему остаться. Свет причиняет боль, потому что он — реальность, от которой не сбежать.
— Вовремя, — грубый мужской голос сбоку заставляет дёрнуться, резко оборачиваясь. Всё тот же мужчина, купивший тебя на торгах, сидит рядом, положив руки на колени. Его взгляд режет, изучает. Он действует отрезвляюще, как ведро ледяной воды, вылитое на голову. И тебя снова передёргивает, заставляет вжаться в спинку сиденья, лишь бы подальше от незнакомца.
Кто знает, что делали его руки с твоим бессознательным телом.
— Когда мы доедем, тебя сразу же отведут привести себя в порядок. Не дёргайся и не пытайся бежать. Сознание тоже постарайся не терять, в этом доме не терпят слабаков, — мужчина снова рассматривает, резко хватает за запястье двумя пальцами, — Хлипкая, — бормочет себе под нос, — С тобой будет женщина, слушай её.
Ты киваешь, не замечая, что повозка уже остановилась. Только распахнутая дверь и снова чьи-то руки, хватающие тебя, заставляют очнуться от слов мужчины.
Ничего не понятно. Никаких ответов на вопросы, что пташками носятся в голове, пока высокая женщина ведёт за собой, держа тебя за локоть.
***
Её зовут Сани. По крайней мере, женщина просит себя так называть, пока мочалкой трёт твою кожу, очищая от грязи. По ощущениям, грязь сдирается вместе с кожей, оставляя только мясо и кости и то, в самых малых количествах. Сани так же жёстко промывает волосы, расчёсывает резкими движениями, высекая из глаз слёзы. И ты кусаешь принесённый кусок хлеба, пытаясь не взвизгнуть от нового рывка, который наверняка оставил без половины шевелюры.
— Жуй быстрее, господин не любит ждать! — женщина буквально пихает тебе ложку, а сама скрывается за дверью. Ругается, кого-то вычитывает, а потом входит, держа навесу платье.
Обычное хлопковое платье.
— Поднимайся! Потом дожуёшь!
Ты путаешься в одном слое ткани, пытаясь засунуть руки и голову в нужные отверстия, пока тебя крутят, вертят, пытаются помочь.
— Ну, кулёма, ну что ты в трёх соснах заплутала! Ай, расчёсывать опять! Не туда. Дурында. Не туда! Совсем мозгов нет что ли, а?
— Есть, — обиженно бурчишь ты, кое-как выпутываясь из платья и приглаживая волосы.
— О, всё-таки разговариваешь, — женщина широко улыбается, упирая руки в бока, — А то я думала, что со столом болтаю, ему представляюсь. Ладно, идём.
В особняке можно было потеряться. Ты едва поспевала за широким шагом Сани, которая то и дело вырвалась вперёд, грозясь оставить тебя одну посреди коридора, стены которого были увешаны картинами, чьими-то портретами, надменно смотрящими с полотен. Ноги в поношенных туфлях неприятно холодил каменный пол, звонко отвечающий на шаги. Здесь не было никакого уюта, если таковой вообще бывает в больших домах. Красивая одежда для каменных стен, отвлечение внимания от их серости и холода. Стены одинокие, они лишь ограничивают, давят, сжимают, скрывают ото всех, но и прячут в себе что-то.
Ты не хотела оставаться здесь в одиночестве. И поэтому почти бегом припустила за женщиной, скрывшейся за очередным поворотом, почти врезавшись в дверь, если бы всё тот же мужчина, что привёз сюда, не держал её открытой.
— Господин заждался.
Пискнув что-то вроде извинения, ты скользнула в комнату, становясь рядом с Сани, которая тут же выпихнула вперёд, поближе к сидящему в кресле совсем ещё юному пареньку, не старше тебя самой. Он заинтересовано рассматривал тебя, как-то по-птичьи склонив голову набок.
— Господин Чон, это та самая девушка, которую вы выкупили на торгах.
— Я вижу, — парень кивнул. Ты нервно хрустнула пальцами, пытаясь успокоиться. Вот, теперь знаешь, что куплена не каким-то старым лысым озабоченным мешком с деньгами. Только может этот молодой черноглазый юноша куда страшнее? В его голове может быть куда больше грязи, чем на улице в дождливый день, а греха хватит на весь мир, да ещё останется. И он запятнает этим тебя, испачкает, втянет. И смерть будет казаться благодетелью. — Как тебя зовут?
— Господин Чон, — ты низко поклонилась, пытаясь вспомнить хоть какие-то манеры, — Моё имя — Т/И.