У Намджуна плохое предчувствие, когда он выходит из дома, ощущая сверлящий взгляд матери прямо между лопаток. Она недовольна. Она волнуется. Она почти жуёт собственные губы, потому что за калиткой стоит Т/И и улыбается фирменной улыбкой, которую Нам видел сотни тысяч раз в классе и в пределах школы, когда на девушку рычали учителя. В этой улыбке пренебрежение, немного почтения, чтоб не слишком ядовито было первое составляющее, вера в то, что делает правильно и какие-то ещё эмоции и чувства. Их Намджуну трудно прочитать. Всегда трудно, потому что Т/И сюрприз — оттуда или вылетят блёстки, или будет что-то классное на дне, может выпрыгнуть шут со своим мерзким хохотом. А может, всё ворвётся.
Т/И как старая бомба времён Второй Мировой, которую находят мальчишки в земле. Или рванёт, или останется лежать.
А ещё Т/И даже в таком дерзком образе выглядит очаровательно. Джун пытается этого не признавать, отгоняет мысли, но глаза всё равно возвращаются к девушке. Она в коже и грубой ткани, в грубых ботинках и с подвенными глазами вся такая опасно-очаровательная, что сердце невольно ёкает. Джун приказывает сердцу быть спокойнее. Оно его не слушается.
— Брутальнее ничего нет? — девушка окидывает парня взглядом, заставляя неловко одёрнуть простую чёрную футболку, сочетающуюся с драными джинсами. Джун руки в карманы засовывает. Смотрит на носки свои кроссовок и всё ещё чувствует взгляд матери.
Ему хочется обернуться и крикнуть, что да, мама, сынок почти идёт по наклонной, он связался с этой плохой девчонкой, и вернётся пьяный вдрызг.
Только разочаровывать маму не хочется. От чувства, что это может произойти, сосёт под ложечкой. Идея пойти на вечеринку кажется совсем провальной. И Джуну приходит идея прямо сейчас развернуться, забежать в дом, спрятаться под одеяло с книгой и не быть онлайн. И занавесить шторы, чтобы Т/И не прожгла взглядом, если вдруг захочет.
Только парень остаётся стоять.
— А что, плохо выгляжу? — интересуется, наконец, у ТИ, которая давится воздухом и поднимает огромные глаза. Они в подводке, тенях, которые темнее кожи куртки, в которую девушка кутается. И лучше бы вместо холодной кожи была тёплая шерсть, но ведь туда, куда они идут, это не то, что надо, правда?
— Да нет, нормально, — странная фраза, прежде чем девушка разворачивается на пятках. И тут же поворачивается обратно с дьявольской улыбкой. — Миссис Ким, я верну вашего сына домой в двенадцать.
— Десять! — мама теряет терпение, Джун хочет уйти.
— Час ночи!
— Т/И, — Ким пытается закрыть девушке рот ладонью, но она смотрит на него выразительно. И Джуну остаётся только обернуться самому.
— Вернусь как вернусь, ключи взял, буду слать смс, не волнуйся.
— Ты всегда так отчитываешься? — подаёт голос Т/И спустя двадцать минут молчаливого пути бок о бок. Намджун пинает камушки. Чувство чего-то плохого жрёт ещё больше. Прямо под диафрагмой грызёт желудок, потом толкается в мышцы и пытается прорваться. Намджуну немного неуютно, он на вечеринках никогда не был, с девчонками вот так не общался и вообще предпочитал общество либо ребят из кружков, где мало кто отличался образом жизни, либо в семейном кругу, либо с книгой у себя в комнате. Или с мышкой в онлайн-игре, которые парню всегда быстро наскучивали. А последнее время просто выкидывает Нама из привычного мироустройства, меняет тарелки и говорит, чтобы сидел и привыкал. Привыкать трудно, сложно, хочется обратно. Но что-то держит.
Намджун надеется, что всё не полетит под откос.
А если и полетит, то всё будет не так уж и плохо.
— Мама волнуется за меня. Это нормально — предупреждать родителей, — Нам говорит это обычно, а потом чувствует, что его слова кажутся какими-то грубыми, пропитанными укором до самого основания. Потому что Т/И в какой-то момент в лице меняется. И Джун хочет взять все свои слова обратно. Но это не произойдёт, его уже услышали. А фраза: «Я не то имел в виду и не хотел обидеть» станет последней кнопкой, что зажжёт запись «я презираю, что ты не волнуешься о родителях».
— Мои привыкли, — внезапно говорит Т/И.
— К чему?
— К происходящему. Я не пишу им и не предупреждаю, во сколько вернусь. Порой прихожу утром, когда они собираются на работу, желаю доброго и иду к себе в комнату. Первое время меня пытались посадить под домашний арест, но Джин с Еын и Тэхёном сломали окно при попытке меня высвободить. А потом родаки поняли, что ничего со мной не случится. И закрыли глаза.
— А если всё-таки случится? — Джун смотрит на Т/И, а та фыркает.
— Тогда им станет легче, нет? У них проблем больше от меня, чем пользы. Думаю, они бы с радостью поменяли меня при рождении, если бы была такая возможность. Знаешь, им выносят ребёнка, а рядом табло с моей будущей жизнью. Они его читают, а потом такие: «Э, нет, простите, можно нам малютку, которая будет милашкой и очаровашкой, помощницей-хозяйкой и самой лучшей дочерь в мире?». И заплатили бы двойную цену.
— Почему ты так думаешь?
Джун снова чувствует, что зря раскрыл рот. Потому что у Т/И в глазах — внезапная бездна грусти. Глаза внезапно темнеют, не как в грозу, а как при дожде, когда кажется, что плачет вся земля. Намджуну кажется, что девушка тоже заплачет. Только та фыркает. И широким движением вытирает нос.
— Ты просто не видел их глаза. — губы одноклассницы изгибаются, а потом она резко светлеет. Её изнутри пробивает ярким светом, каким-то неоном, потому что она прибавляет шаг и хватает Джуна за ладонь, утягивая к зданию, которое также светится неоном. Вокруг куча байков и тачек, людей. Воздух сизый от сигаретного дыма, вибрирует и подсвечивается, пропитывается какой-то темнотой, от которой тошно.
Т/И к Джуну оборачивается.
— Добро пожаловать в клуб темных, светлячок.