Юнги не привык выставлять напоказ свои слабости — он прячет их за маской показного равнодушия, и возводит бетонные стены, когда кто-то пытается влезть ему в душу. Юнги не нужны друзья «для галочки», которые отмечают его на фотографиях в социальных сетях и кичатся знакомством, будто Юнги и не человек вовсе, а редкий экземпляр в коллекции.
В его жизни существует только музыка — потрепанная нотная тетрадь, чернила на руках и наскоро записанные строки на салфетках. У Юнги пустая квартира с панорамными окнами, авторские права на несколько последних хитов и старые шрамы на сердце, ноющие каждый раз, когда идет снег.
Юнги курит, лежа на кровати, тушит окурки в банке из-под кофе и кутается в старый растянутый шарф. В душе Юнги вечная зима — обледеневшая мостовая, снежная шапка на волосах и одна пара перчаток на двоих. Воспоминания, помноженные на сотни дней: широкие улыбки, стеклянные комнаты, электронная музыка и запах ментоловых сигарет.
Юнги долго привыкает к одиночеству, к вынужденной изоляции, где нет опостылевших глупых разговоров, больших компаний и утреннего похмелья. Мир Юнги сужается до маленькой студии, куда не проникают посторонние звуки, где мысли растворяются вместе с сахаром в стаканчике с кофе.
Юнги наслаждается призрачной свободой, убеждает себя в том, что ему не нужны отношения, что вторая половина постели всегда была холодной. Зажмуривается, прогоняя лезущие в голову образы из прошлого — красивая спина, ссадины на локтях, ямочки в уголках губ — и глубоко вдыхает горький дым, не сразу выпуская его обратно.
За окном собирается рассвет. Юнги встает с кровати и бредет на кухню, залитую красным и оранжевым, достает с полки чашку и заваривает себе простой растворимый кофе. Смотрит в окно, подмечая, как меняется горизонт, и давится дешевым пойлом, в котором от кофе одно только название.
Тишину разрывает звук входящего вызова — аранжировщик, Ли Кванхи, если он правильно помнит, с которым они вместе работали над последней песней. Юнги хмурится, не понимая, почему тот звонит ему, но всё равно проводит пальцем по экрану.
— Да.
— Юнги-щи? Простите, если разбудил, но это важно. Насчет последнего проекта, — Кванхи тараторит — глотает окончания слов, но Юнги понимает о чем речь. — Я нашел его, — тон голоса на том конце меняется — с заискивающего на возбужденный, — вы бы видели, как он двигается! Я нашел его в клубе и уговорил прийти в студию после обеда. Юнги-щи, вы обязаны его увидеть! Поверьте — он то, что нам нужно.
— Во сколько? — Юнги делает очередной глоток и тянется за сигаретами — обхватывает фильтр губами и щелкает зажигалкой.
— В три, но мы подождем вас. Юнги-щи, его нельзя упустить, вы бы видели эти движения, — Кванхи начинает повторяться, расхваливая неизвестного танцора на все лады.
Юнги не слушает, у него перед глазами нестройным рядом проносятся воспоминания: центральная площадь и маленький танцевальный зал, громкая, льющаяся из колонок музыка и тихая мелодия, звучащая из старого магнитофона, резкие движения и мягкая улыбка, восторженные лица зевак и собственный восхищенный вздох, теряющийся в какофонии звуков. Воспоминания, так похожие на сны — красочные и нереальные, Юнги теряется в них, и уже не понимает, что было настоящим, а что он придумал сам.
Красный шарф, единственное, что осталось от прошлого, лежит между подушек. Юнги тянется к нему, как утопающий к спасательному кругу, но в последний момент отдергивает руку. Это просто шарф, повторяет он себе, просто шарф, который не значит ничего. Но разбереженные воспоминания роятся в голове, настойчиво просятся наружу, с горьким дымом проникая в легкие. Сдавшись, Юнги тянет шарф к себе и зарывается в него лицом, жадно вдыхая запах солнца и морских волн, запах из тех воспоминаний, когда на маленькой кухне они вдвоем танцевали под собственные мелодии, когда Юнги путался в ногах, а настоящий хозяин шарфа беззлобно смеялся над ним.
Этот шарф, единственное, что у него осталось — единственная ниточка в прошлое, тянущаяся за ним из одного города в другой, из маленькой студии на окраине в большой просторный офис в самом центре. Он давно пропах сигаретным дымом и дешевым кофе, но Юнги так отчетливо помнит настоящий запах, что закрыв глаза, может с легкостью почувствовать его. Это жалко, Юнги знает, как жалок он на самом деле, но ничего не может с собой поделать, как бы ни старался — он не может забыть.
Собираясь в студию, Юнги плотно запахивает куртку и наматывает шарф вокруг шеи, не обращая внимания на торчащие нитки и тяжелый запах сигарет. Если закрыть глаза, он всё ещё может представить море.
На улице идет снег: снежинки падают с неба, кружась в причудливом вальсе, прячутся в волосах прохожих и разбиваются, коснувшись земли. Юнги по старой привычке садится в автобус, занимая место у окна, и пальцами барабанит по колену, в такт звучащей в воспоминаниях мелодии. Он привык быть один, привык не нуждаться в людях и друзьях напоказ, но иногда, очень редко, он позволяет тонким нитям прошлого обвиться вокруг своей головы. Юнги горько улыбается и глубже зарывается в шарф, прячась от взглядов других пассажиров.
Он выбирается на нужной остановке, морщится, когда на нос падает снежинка и, спрятав руки в карманы, быстрым шагом идет в сторону студии, лавируя между другими людьми. Кивает охраннику на входе и дергает на себя дверь, ныряя в тепло холла. Снег на волосах быстро тает, тонкими струйками сбегая по вискам, Юнги стирает капли тыльной стороной ладони, пока в компании других сотрудников ждет лифт. Они приветствуют его: кто поклоном, кто улыбкой, а кто — салютует стаканчиком с кофе. Юнги роняет сухое «здравствуйте» в ответ и отворачивается, не желая заводить разговор.
Створки с тихим шорохом разъезжаются в стороны, выпуская поток пассажиров, Юнги отходит назад, чтобы избежать столкновения, а потом первым же заходит внутрь, нажимая кнопку нужного этажа. Незнакомый парень не сводит с него восторженного взгляда, пока лифт поднимается вверх. Юнги вспоминает, как другой человек смотрел на него так же годы назад — ловил каждое слово, каждый вздох, улыбался так широко, что, должно быть, сводило скулы. А сам он запинался от пристального внимания и смущенно отводил взгляд, не обращая внимания на тихие смешки.
Пять лет. Прошло целых пять лет, но Юнги до сих пор так отчетливо всё помнит, словно это было вчера. И выцветшие обои, и слабый напор воды в душе, и старый скрипучий диван, и узкую кровать, не предназначенную для двоих. Но они помещались, теснились близко друг к другу, переплетаясь руками и ногами, сталкивались носами. И долго целовались, пока не начинали болеть губы.
Юнги сжимает в кармане сигаретную пачку, чувствуя, как его начинает потряхивать от напряжения. Он запрещает себе думать, но воспоминания, словно свора взбесившихся собак, рвутся наружу, не обращая внимания на воздвигнутые стены.
Вылетев из лифта на нужном этаже, Юнги сворачивает на лестницу и непослушными пальцами достает сигареты и зажигалку. Прислоняется спиной к холодной стене и, закурив, заходится в приступе кашля.
«Хён, ты не думал бросить курить?»
— Думал, — отвечает Юнги воспоминаниям и, усмехнувшись, делает глубокую затяжку. Он много о чем думал, много о чем мечтал, пока однажды не вернулся в пустую квартиру, в которой кроме красного шарфа, ничего больше не напоминало о другом человеке.
Юнги сглатывает горькую слюну и тушит окурок в пепельнице. Нет смысла изводить себя попусту — у него нет ответов и некому задавать вопросы. Обида, и та, давно прошла, оставив после себя только шлейф недосказанностей.
Он возвращается на этаж, возле нужного офиса замечая Кванхи, который с кем-то спорит по телефону, размахивая руками, но, заметив Юнги, быстро сворачивает разговор.
— Юнги-щи, вы быстро, — Кванхи небрежно кланяется, не переставая улыбаться, и начинает тараторить.
Юнги пропускает половину слов мимо ушей, успевая выделить главное: танцор пришел полчаса назад и ждет внутри. Кванхи светится как новогодняя гирлянда и явно гордится собой. Юнги хмыкает и тянет на себя офисную дверь, чтобы через мгновение застыть на пороге соляным столбом, не в силах поверить собственным глазам.
Словно и не было этих пяти лет.
Словно они виделись только вчера.
Словно боль не раздирала его сердце на куски ночь за ночью.
Та же ровная спина, та же улыбка, те же маленькие ямочки в уголках губ.
Тот же Чон Хосок, совсем не изменившийся за эти пять лет.
Юнги заходит внутрь и закрывает за собой дверь прямо перед носом у Кванхи. Это уже слишком, думает он, молча разглядывая Хосока. Тот смотрит в ответ и непонятно, что за мысли проносятся в его голове. У Юнги тысячи вопросов, но задать вслух он может только один:
— Зачем?
Хосок дергается, улыбка сходит с его лица, уголки губ опускаются вниз, а между бровей собираются морщинки. Когда-то Юнги умел читать его как открытую книгу, но сейчас он не понимает, что за эмоции кривят его лицо. Хосок взглядом скользит по нему: по волосам, скулам, ненадолго задерживается на шарфе, и движется дальше — к стиснутым в кулаки рукам и неаккуратно завязанным шнуркам на ботинках.
— Почему? — спрашивает тот в ответ, кивая на шарф.
Юнги понимает — Хосок не мог не узнать. Это был его шарф, подарок от матери на совершеннолетие, с которым Хосок не расставался до той самой злополучной зимы. Юнги пожимает плечами, не зная, что ответить, что соврать, чтобы не выставлять себя жалким в чужих глазах.
— Тебе идёт, — нарушает тишину Хосок, скованно улыбаясь, и добавляет, — хён.
Как удар под дых.
— Тебя рекомендовал Кванхи? — Юнги быстро переводит тему, напоминая себе, что он чертов профессионал. Хосок смотрит недоумевающее, склоняя голову на бок, а потом медленно, как в замедленной съемке, моргает и выдыхает:
— Да.
— Хорошо, — Юнги обходит стол и падает в свое кресло. — Он уже ввел тебя в курс дела?
— В общих чертах.
— Если ты согласен, то оставишь ему свои контактные данные, и он перешлет тебе материал.
Хосок пристально рассматривает его, без тени улыбки на лице, непривычно собранный, серьезный, повзрослевший. Уже не тот мальчишка, что танцевал на морозе у реки Хан, а потом забирался холодными руками Юнги под куртку, пытаясь их отогреть.
— Хорошо, — Хосок кивает и трет шею. — Я подумаю и дам ответ к концу недели.
— Мы будем ждать, — Юнги отводит взгляд и, поднявшись на ноги, направляется к двери.
В офисе невыносимо душно — ему нужно на улицу, на воздух, подальше от давящих стен, подальше от Чон Хосока. Юнги умеет держать себя в руках, но сейчас он чувствует, как маска на его лице вот-вот пойдет трещинами и мелкой крошкой осыплется прямо Хосоку под ноги.
— Хён, подожди, — Хосок зовет его, и Юнги замирает, ждет, что последует дальше, проклиная себя за нерешительность. До двери осталось всего три шага, но он послушно стоит на месте, весь обратившись в слух. — У меня нет права говорить тебе это, но… Я скучал по тебе.
Юнги закрывает глаза и долго вглядывается в черноту под веками, надеясь, что ему это всё померещилось. Но Хосок за его спиной вполне настоящий, живой человек, а не галлюцинация.
— Действительно, — неожиданно хрипло произносит Юнги, — у тебя нет права это говорить.
Он тянет на себя дверь и покидает офис, оставляя Хосока позади. Желудок напоминает о себе громким урчанием, когда Юнги, спустившись на лифте вниз, выходит из здания. Но он игнорирует его и, достав очередную сигарету, обхватывает фильтр губами и щелкает зажигалкой, снова заходясь кашлем.
— Когда-нибудь, — шепчет он, выпуская колечко дыма, — когда-нибудь.
Ему не нужны отношения, он давно привык к одиночеству, — повторяет себе Юнги, стараясь не обращать внимания на боль, что снова и снова пытается порвать его на куски. Он засовывает руки в карманы и глубже зарывается лицом в шарф, вдыхая запах моря, которого давно нет.
