Мой зверь

42

Для Наруто эта ночь была чем-то волшебным. Он был в полном смятении. Все то короткое время, что он сегодня провел рядом с Саске, вызывало в нем дрожь, а сознание затапливало то безразмерная радость и счастье, то всепоглощающий стыд и неловкость, то возбуждение и желание. Все чувства в нем перемешались, не давая мыслить здраво и рассудительно, как обычно. Но он даже и не пытался мыслить здраво, находясь где-то на грани между волшебством и реальностью.

Это место словно жило своей жизнью отдельно от шумного города, даже звуки, казалось, близкой дороги практически не долетали сюда. Оно было чудесно и пугающе одновременно. Все здесь было словно заколдовано. И тихо журчащий ручей, явно в последние годы обмельчавший, так как у него были слишком уж крутые бережки, покрытые высокой сорной травой. И мостик, что изгибается дугой над гладью водной ленты, потерявший свою былую прелесть, но даже сейчас по-своему прекрасен. И старая лавочка, что до сих пор по истечению многих лет стоит и ждет, пока усталый человек присядет на нее и сможет отдохнуть. И крики ночных птиц, что прячутся в кронах старых деревьев. И сами деревья, которые, если присмотреться, были похожи на усталых старичков, что неодобрительно покачивают своими мохнатыми головами, ворча тем самым на людей, что потревожили их покой этой ночью.

И, конечно же, Саске.

Благодаря своему прекрасному зрению блондин отчетливо видел Саске, который стоял, отвернувшись от него к небольшому ручейку лицом, и о чем-то напряженно думал. В тусклом свете ночного светила он казался Наруто эфемерным и нереальным. Его высокая темная фигура так гармонично вписывалась в пейзаж этого старого, всеми забытого парка. Он словно темный сказочный эльф, забредший в свои старые владения и сейчас негодовавший о том, что все пришло в упадок. Но в то же время он казался чем-то чужеродным здесь, слишком идеальным для полусгнившей скамейки и ветхого мостика. Это словно фарфоровую статуэтку поставили на трухлявый стол в древнем и покрытым паутиной доме.

Нестерпимо захотелось прикоснуться, почувствовать тепло его тела, слышать, как бьется сердце в его груди, ощутить, что он реален, что не игра воображения и что, когда наступит утро, он не растает подобно утреннему туману, исчезая навсегда в этом зачарованном месте.

Повинуясь своему меланхоличному страху, Киц рывком встал со скамьи, которая тут же жалобно заскрипела, жалуясь на такое обращение с ней, и, приблизившись к парню, обнял его, прижимаясь к его груди будто дитя, ищущее защиты.