Все круги ада. Освобождение

Глава 15. Часть 2

     Эверсон поселил меня в своем шалаше. Довольно быстро весть о моей роли при главаре разнеслась по лагерю и определила отношение ко мне. Меня презирали, мною брезговали. Я не мог находиться в их обществе, так как надо мной тут же начинали издеваться, задевали, сторонились. Возможно причиной тому стало неудачное оправдание Эверсоном моего присутствия: он низводил меня до уровня животного, и относились ко мне как к животному. А помешать этому не давал запрет наносить вред членам общины. Мое униженное положение усугубляло и то обстоятельство, что Эверсон не позволял мне участвовать в вылазках, отлучаться подолгу из лагеря и даже не дал оружия - я все же оставался пленником. Эдамиты пользовались тем, что я нем и не защищаюсь, и вымещали на мне всю досаду и презрение. В их глазах я был животным, ничтожеством, слабым и безвольным, не умеющим владеть оружием, потерявшим достоинство даже на их фоне. Из моего прошлого они знали лишь то, что я был католическим монахом, а значит, одним из самых ненавистных их гонителей, и уже в монастыре ложился под мужчин. Опасаясь гнева Эверсона, меня не убивали и не калечили, но ударить, правда, так, чтобы не видел вожак, считалось делом совершенно обыденным. Когда я выходил из шалаша, на меня сыпались оплеухи, - "не путайся под ногами", - говорили отвешивающие их и могли для смеха облить водой, подставить подножку... Все началось с малого, но когда увидели, что я не жалуюсь своему покровителю и сам пытаюсь все скрыть от него, издевательства стали заходить дальше и дальше. Некоторые стали даже задевать меня, требуя того же, что и главарь. Не удивительно, что по возможности я старался находиться за пределами лагеря, избегая попадаться на глаза своим мучителям. Я молчал и сносил все, что бы со мной ни делали, благодаря приказу. Вечером приходил в шалаш и так же переносил ласки Эверсона. Мне некого было обвинять, я сам продал ему себя, а на месте остальных относился бы к такому, как я, ничуть не лучше. Все, что осталось в Луисе от Графа, - так это мучительный счет дней, отделяющих меня от конца этого ада.

От Эверсона скрывали отношение ко мне, но он все же замечал некоторые детали и не раз делал внушение, требуя если не уважения, то хотя бы равнодушия ко мне. Но серьезный разговор состоялся после того, как он обнаружил на моем теле свежие ожоги.

Я уже говорил, среди эдамитов находился один юноша - испанец Хуан. Ему было не больше восемнадцати лет и, как самый младший, он занимал в общине место всеобщего любимца. В отличие от всех, он меня не просто презирал, он ненавидел. До того, как Эверсон привел меня, Хуан жил в его шалаше. Нет, он не играл той роли, что и я, просто главарь очень любил его. Эверсон подобрал его мальчиком на улице и воспитывал гордым и свободолюбивым. Хуан был ловок, смел, страстен как испанец, прекрасно владел оружием и не мог понять, как мог его вожак отдать предпочтение ничтожеству, человеку, до положения которого он не опустился бы ни при каких обстоятельствах. Он ревновал Эверсона ко мне. С моим появлением любимец общины совсем потерял внимание своего воспитателя, и не мог мне этого простить. От него мне доставалось больше всех. Нет, он не старался вылить мне за ворот мою же похлебку или воспользоваться услугами моего тела, Хуан просто взял меня за рукав, - до руки дотронуться брезговал, - отвел в лес и избил. Бил так, чтобы не оставалось следов.