Все круги ада. Освобождение

Глава 18. Часть 3

     Через несколько дней "волк" вышел из лазарета. Его никто не трогал, даже не спрашивали, кто он такой. Если бы раньше этот человек и был врагом, то теперь, искалеченный, казалось, уже не представлял опасности, а прошлое его не имело значения. Вопреки ожиданиям Оксаны, Граф избегал ее, часами неподвижно сидел в каком-нибудь укромном углу и молчал. Но деревню изучил на удивление быстро, держась за стремя Стикса, передвигался по улицам, пугая деревенских баб и детей обезображенным лицом. Федор, по просьбе Оксаны, подходил к нему несколько раз, пытался наладить отношения, но разговор, по вине как одного, так и другого, не складывался. Слишком многое стояло между ними, чтобы теперь могла завязаться дружба. Если бы не просьба Оксаны подбодрить Стаса, Федор вообще бы никогда не заговорил с ним. Но именно Рыжий оказался тем, к кому Граф обратился за помощью.

Федор стоял и курил за домом, опершись о шаткий забор, когда из-за угла вынырнул "волк" и, пройдя несколько шагов, неуверенно остановился, приподняв лицо и прислушиваясь - услышал ли он движение или запах, но теперь пытался опознать, кто перед ним.

- Это я, Рыжий, - обозвался Федор, и Граф, оторвавшись от стремени коня, подошел к нему, стал рядом. - Ты меня искал?

- Да, тебя, - ответил тот и застыл.

Рыжий ждал, наблюдая за ним, и отгонял дым рукой - знал, что Граф не курит. Покрытое рубцами лицо того не выражало ничего, и раньше оно было скрытным, теперь же превратилось в маску.

Граф заговорил первым.

- Ты не хочешь пристрелить меня? - спросил сдержанно.

Федор продолжал курить, поглядывая на него. "Волк", в свою очередь, не шевелился. Наконец, Рыжий глубоко затянулся, выпустил облако дыма и шумно вздохнул.

- Я подозревал, что ты попросишь меня о чем-то таком. - Бросил окурок на землю, посмотрел на него как-то преувеличенно внимательно и прижал каблуком. - Идем.

Они миновали дозорных и пошли в степь. Передвигались медленно - Федор никак не мог осмелиться взять слепого под руку, повести; потом он остановился, достал оружие, а Граф прошел вперед еще шагов десять и тоже стал.

Теплый сильный ветер обвевал их лица, обещая дождь, медный свет того неяркого, заполуденного и предгрозового солнца слепил Рыжему глаза, и тут, при виде обтянутого ветром, подобравшегося в ожидании тела Графа, так ярко обрисовавшегося в своей неизменной белой сорочке на фоне потемневшего неба, он понял, что всегда, всегда воспринимал  его как красивое и сильное существо, величественное, опасное существо, но никогда - как просто человека. Было так понятно, почему его называют Бешеным Зверем и почему так враждебны его мировоззрение, привычки, образ жизни... Федор понимал, что жить таким, изуродованным, покалеченным, беспомощным, при всей его гордыне и презрении к слабости, Граф просто не может. И то, о чем он просил, не было даже убийством. Но что-то мешало его убить. Возможно, это "что-то"  выражалось одним словом: единственный. Да, Рыжий всегда сознавал, что Граф - единственный, второго такого нет, и никогда не будет. Он не знал, что делало его таким отличным от остальных, но убить его - значило уничтожить что-то особое, неповторимое. И Рыжий медлил.