Напиши мою Смерть (Редактируется)

Глава 12.

Ночью мне приснился кошмар, один из тех глубоких снов, когда человек вспоминает какое-то событие в жизни, прочно засевшее в голове и вновь, и вновь повторяет эту ситуацию, при этом чувствуя все и физически, и эмоционально. Такие сны ко мне приходят не часто. Кому-то это покажется невероятным, но кроме кошмаров в виде воспоминаний, я практически ничего не вижу. Может это из-за моего плохого воображения, ничего оригинального мой мозг создать просто не способен.

Сегодня мне снился урок истории. Я сидела в своей комнате. Стояла жара, поэтому окно было постоянно открыто, чтобы с улицы мог заходить скудный ветерок. Комната была наполнена запахом лета, никак не способствующего учебе. Не помогало и то, что был очень солнечный день. На столе толстые тома по истории, кипы бумаги исписаны моим тогда еще нервным, неуверенным почерком, на столе так же разбросаны альбомные листы и цветные карандаши. Целью занятия было не само изучение предмета, как таковое, все-таки было лето, и я была на более или менее заслуженном отдыхе. Матушка посчитала, что три месяца каникул вовсе не повод забывать об осанке и почерке.

Каждый день с девяти до двенадцати и с часу до пяти я безвылазно сидела в своей комнате и аккуратно переписывала огромные параграфы из учебников или делала рефераты на заданные темы. Рядом всегда находился зоркий учитель, которому надлежало следить, чтобы я сидела прямо, почерк оставался безукоризненным, а рефераты образцом для подражания. Дело было муторным, но мне как наивному и покладистому ребенку, оно казалось безумно важным. Я любила, когда меня хвалили, и потому вкладывала в каждую буковку всю душу, лишь бы мама была довольна. К сожалению, никто этого не замечал.

Учитель моего рвения никогда не разделял, он был не оправданно требователен. Стоило мне написать больше, чем один абзац, он забирал у меня работу, изучал ее зорко как коршун и, с удовлетворением находя к чему придраться, начинал читать нравоучения. Ему разрешалось на меня кричать или применять любые наказания, которые он находил бы уместными. Будучи приверженцем старой школы в ход обычно шла линейка, приходилось засучивать рукава и он бил по запястьям столько раз, сколько я совершала ошибок. Если же все было в порядке, что бывало довольно редко, он разрешал перенести с черновика все записи для реферата на чистый лист бумаги.

В тот день работа давалась мне особенно тяжело. За неделю руки давно онемели от боли и дико саднили. От дрожи почерк выходил неаккуратным, и я постоянно выходила за границу полей. Перед неминуемым наказанием меня от страха прошиб пот. Учитель все время стоял за спиной в нетерпении, ожидая, когда написанного количества текста будет достаточно для очередной проверки. Выхватив у меня лист, он начал со смаком читать все мои каракули вслух, что меня дико разозлило. Что ему неймется? В конце концов, это всего лишь жалкий учитель, чей годовой капитал равен той сумме, которую мы тратим за пару часов. Он ненавидит жизнь, ненавидит меня и свою работу. Больше всего на свете ему нравилось измываться надо мной, критиковать или так громко кричать, что его лицо становилось пунцовым от гнева.